"Мишель Уэльбек. Мир как супермаркет" - читать интересную книгу автора

критическим. Жан Коэн приходит к выводу, что по сравнению с обычным,
прозаическим языком, служащим для передачи тех или иных сообщений, язык
поэзии позволяет себе значительные отклонения. Этот язык постоянно
использует неуместные эпитеты ("белые сумерки" у Малларме; "черные ароматы"
у Рембо). Он не выдерживает проверки очевидностью ("Не раздирайте его двумя
вашими белыми руками" у Верлена; прозаический ум удовлетворенно хихикает: у
нее что, есть еще третья рука?). Он не боится быть в чем-то
непоследовательным ("Руфь грезила, Вооз видел сон; трава была черной" у
Гюго; "две констатации, между которыми не усматривается никакой логической
связи", - подчеркивает Коэн). Он упивается излишествами, которые в прозе
называются повторами и сурово преследуются. Совершенно вопиющий случай мы
находим в поэме Федерико Гарсиа Лорки "Плач по Игнасио Санчесу Мехиасу",
где в первых пятидесяти двух строках слова "пять часов пополудни"
повторяются тридцать раз. Для подтверждения своего тезиса автор проводит
сравнительный статистический анализ поэтических и прозаических текстов
(причем эталоном прозы - и это в высшей степени показательно - для него
являются тексты великих ученых конца XIX века: Пастера, Клода Бернара,
Марселена Бер-тело). Тот же метод позволяет ему установить, что у
романтиков отступления от нормы гораздо значительнее, чем у классиков, а у
символистов достигают еще большего размаха. Мы и сами смутно догадывались
об этом, но все же приятно, когда это устанавливают с такой очевидностью.
Дочитав книгу, мы уверены в одном: автору действительно удалось выявить в
поэзии некоторые типичные отклонения, но к чему они клонятся? Какова их
цель, если она у них есть?
После долгих недель плавания Кристофору Колумбу доложили, что половина
провизии уже израсходована; ничто не указывало на приближение земли. Именно
с этого момента его приключение становится подвигом - с момента, когда он
решает продолжать путь на запад, зная, что у него уже не будет физической
возможности вернуться. Жан Коэн раскрывает карты еще в предисловии - его
взгляды на природу поэзии коренным образом отличаются от всех существующих
теорий. Поэзия, говорит он, рождается не от добавления к прозе известной
доли музыкальности (как упорно считали в те времена, когда поэтическое
произведение обязательно должно было быть в стихах) и не от добавления к
явному смыслу какого-либо подспудного (марксистская интерпретация,
фрейдистская интерпретация и т.д.) смысла. И даже не от накопления тайных
смыслов, спрятанных под буквальным (полисемическая теория). В общем,
поэзия - это не проза плюс что-то еще; поэзия - это не больше, чем проза,
она - нечто иное. "Структура поэтического языка" завершается констатацией:
поэзия отступает от обиходного языка, и отступает от него все дальше и
дальше. Тут как бы сама собой возникает теория: цель поэзии - добиться
максимального отклонения, разрушить, сделать непригодными все существующие
коммуникативные коды. Но Жан Коэн отвергает и эту теорию. Всякий язык,
утверждает он, несет в себе функцию интерсубъектности, и язык поэзии не
является исключением; пусть и по-своему, но поэзия все же рассказывает о
мире - о мире, каким воспринимают его люди. Вот тут-то исследователя и
подстерегает ловушка, ибо, если стремление отклониться от нормы не является
для поэзии самоцелью, если поэзия и в самом деле есть нечто большее, чем
поиски в сфере языка, чем игра с языком, если она и в самом деле ставит
себе задачу найти для той же реальности иное словесное выражение, тогда мы
имеем дело с двумя видениями мира, которые неприводимы одно к другому.