"Марина Юденич. Гость" - читать интересную книгу автора

его, едва только он освободился от материнских объятий на перроне, а может,
уже тогда, когда она прижала его к себе, окутав фантастическим запахом своих
духов, оказалась штукой столь прекрасной, нарядной, звонкой, пьянящей,
открывающей такие сияющие высоты и дали, что он сразу и безоговорочно
поверил - вне ее он теперь существовать не сможет, да и не хотел он теперь
существовать вне этой жизни. И его пушистый котенок, Оленька, конечно же
разделит с ним это счастье. Он блестяще сдал экзамены и, еще более
окрыленный и устремленный в будущее, вернулся к ней. И тут началось самое
страшное. Впрочем, сначала ему не было страшно, он надеялся, просто она не
так поняла его или не поняла вовсе, он сам виноват - плохой рассказчик - не
сумел передать всей радуги той сияющей жизни, и он говорил снова и снова,
смакуя каждый прожитый им час и день и пьянея от представления о днях
будущих, а ей от этого становилось все хуже. В своем неудержимом
восторженном стремлении вперед, он был чужим ей, еще более прекрасным и
любимым, но чужим, рвущимся от нее в мир, где ей не могло быть места, в ней
крепла какая-то одержимая фанатическая уверенность, что если он уедет сейчас
- это навсегда, если останется с ней - тоже навсегда.
Три дня они вели этот бесконечный спор, три дня все понимающие бабушки
молились, плакали и пили валерьянку. Все были измучены до предела.

Стемнело уже давно, и все ощутимее тянуло холодом от воды. Он одел на
Олю свой свитер поверх вязаной кофточки и теперь зяб в тонкой тенниске, а
может, это был нервный озноб. Болела голова. Ольга уже даже не плакала, а
только всхлипывала, по-детски сотрясаясь всем тельцем. Впервые он
почувствовал кроме безумной жалости к ней еще и раздражение. "Господи
милосердный, придет ли конец моим мучениям", - говорила обычно бабушка,
страдая тяжелыми приступами мигрени. Он повторил сейчас эту фразу про себя
слово в слово...
- Пойдем домой, - он поднялся с сырых досок старого, полуистлевшего
причала и легко потянул девушку за стянутый на затылке хвостик, - завтра
наступит утро и ты поймешь...
Она не дала ему договорить, вырываясь, резко дернула головой, вскочила
и, близко глядя на него снизу вверх, закричала громко, каким-то не своим
визгливым голосом:
- Нет, я не хочу завтра, я не доживу до завтра... Как ты не видишь, как
ты можешь быть таким жестоким... Я же не смогу без тебя жить, не смогу жить,
понимаешь ты. - Она захлебнулась рыданиями, схватила его за руки повыше
локтей и начала трясти, больно царапая кожу остренькими ноготками. - Я же
прошу тебя, умоляю, хочешь, я стану перед тобой на колени, хочешь, я буду за
тобой ползти на коленях по улицам... Скажи, скажи, что мне сделать, чтобы ты
остался?
- Олька, пожалуйста, перестань, - он пытался оторвать ее руки, но она
еще больнее впивалась в него, - Оля, ты делаешь мне больно, слышишь, мне
больно.
- Больно? А мне, как ты мне делаешь больно? Я, я... я не буду больше
жить, я утоплюсь сейчас, вот что, я утоплюсь на твоих глазах.
- Топись, - он наконец оторвал ее от себя, - топись, если ты ничего не
хочешь слушать. Ты сумасшедшая, вот ты кто. Сумасшедшая. - Он повернулся и
быстро пошел с причала.
Его бил озноб и болели ссадины от ее ногтей. Он словно продолжал видеть