"Юрий Тынянов. Пушкин. Юность. Часть 3." - читать интересную книгу автора

Историограф покинул любимую Москву по одному любезному, шаткому слову
царя, которого он дожидался пять лет. Он был историограф, будущий советник
царя, но дом ему отвели неудобный и сырой. Китайская Деревня, {деревенька
на китайский вкус - с} островерхими окнами, с замысловатыми изображениями
на кровлях и стенах домиков, неподалеку от {Малого Каприза}, за рвом, была
недокончена. Четыре домика были убраны фаянсовыми печами и каминами, стены
выложены фаянсовыми плитками, а остальные недостроены, забыты, и в них
гнездились летучие мыши.
- ---------------------------------------
(1) Клуба сапожников (от нем. Schuster-Klub).
Домики были малы, потому что предназначены для приезжих холостых
придворных кавалеров. Миловидные садики окружали китайские хижины. В одной
из них Карамзин устроил свой кабинет, в другой поселилась жена с детьми, в
третьей была кухня и жили слуги. С тайной горечью смотрел писатель на свои
красивые домики. Он боялся себе сознаться в том, что домики - игрушечные,
что они неудобны и что если ими приятно любоваться, то жить в них трудно.
Он об этом никому не говорил. Тургенев, который их для него готовил и
хлопотал, обиделся бы. Катерине Андреевне же всегда он показывал полное
довольство. Труды всей его жизни были вознаграждены. Он был советник царя.
И, однако же, если бы не посетил Аракчеева, так бы и не был принят - всю
жизнь. Посетив же его - был принят назавтра. Впрочем, царь полюбил теперь
гулять мимо его домика и однажды поднес жене его букет цветов, им самим
нарванных. Тайная горечь и тут не оставила Карамзина. Он был историограф,
советник царя, царь посещал его. И, однако же, ни разу - ни разу с ним не
побеседовал. Он побледнел, увидев выражение на обольстительном белом лице
царя, когда он подносил цветы его жене. Его жена была прекрасна. Но нужно
было издать "Историю государства Российского", и мудро, как он все делал в
своей жизни, он решил покориться и ждать.
С утра в своем отдельном домике он просматривал рукописи, исписанные
почерком крупным и ясным, и - который раз - исправлял погрешности. В три
часа он надевал черный аглицкий дорожный костюм и ему подавали серого
аргамака. Он ехал верхом, а слуга шествовал впереди. По дороге он указывал
слуге гриб, и слуга срывал его.
Это была прогулка.
Император пока не попадался - быть может, не попадется до конца - и
Карамзин был этому почти рад. Обед и вечерний чай.
Как была теперь, после окончания трудов, незанята, свободна его жизнь,
как его ласкали при дворе, как мало думал о нем государь, остававшийся для
него загадкою.
Искусственность теперешней его квартиры, искусственность самого
положения его он переносил, как древний стоик, улыбаясь. Вот почему, когда
он слышал быстрые, широкие и бесшумные шаги Пушкина, и не
подозревавшего о его настоящей жизни, он сразу захлопывал журнал, который
перелистывал. Вот почему он прощал ему и взгляд, которым тот встречал
Катерину Андреевну, - взгляд немой и умоляющий, значение которого
стареющий историограф прекрасно понимал.



9