"Марк Твен. Моим критикам-миссионерам" - читать интересную книгу автора

спрашивала.
Она молчала 38 дней. И вдруг это сообщение снова очутилось в центре
внимания. Виновником - по чистой случайности - оказался я. Тишина была
нарушена. Что взорвало ее? Может быть, телеграфная переписка, доказующая,
что непристойное сообщение не было санкционировано доктором Аментом? Нет.
Тишину нарушил своим Открытым письмом секретарь Американского Бюро доктор
Смит, который силился доказать мне, что доктор Амент никогда бы не сказал и
не сделал того, что ему приписано в газетном сообщении.
Это, конечно, была неразумная тактика. Одно телеграфное опровержение
было бы полезнее, чем целая библиотека доказательств.
Вообще же, мне кажется, разумнее было бы помолчать, чем печатать это
Открытое письмо. Я это подумал сразу. Уже и так достаточно наплели и
напутали! Со стороны доктора Смита это был едва ли благоразумный поступок:
мне не верилось, что доктор Амент сумеет опровергнуть свое интервью, и я
даже высказал эту мысль в телеграмме доктору Смиту. Лично против доктора
Амента я ничего не имел тогда и сейчас не имею.
И тут снова благоразумно было бы вспомнить, что молчание - золото. Но
где там! У Бюро на сей счет свои понятия, одно из них - делать глупости, как
только к тому представляется случай. Прождав 56 дней, оно послало доктору
Аменту телеграмму. Непонятно, почему нельзя было это сделать на 56 дней
раньше*. Бюро получило убийственный ответ, но не поняло этого. В этом ответе
содержалось удивительнейшее признание, что получена "лишняя треть", которая
употреблена не на "распространение евангелия", а лишь на "церковные расходы"
и оказание помощи вдовам и сиротам; кроме того, всплыл наружу невероятнейший
факт: что наши миссионеры, отправившиеся в Китай внедрять там законы
христианской морали и справедливости, вместо этого сами переняли языческие
законы. Не телеграммы, а просто динамит!
______________
* Телеграмму послали в тот день (18 февраля), когда было опубликовано
сообщение мистера Джорджа Линча о грабежах (см. документ 2). Жаль, что в ней
не потребовали опровержения и этих материалов! (Прим. автора.)

Весьма странно, что Бюро не заметило вреда, причиненного ему этой
откровенностью. До сих пор существовало спасительное сомнение, оно защищало
Бюро, как Гибралтар, и надо было всячески его поддерживать. Зачем же Бюро
допустило, чтобы такое признание попало в печать? Почему Бюро не скрыло его,
не промолчало? Оно и тут решило, что сейчас самое время заговорить. Так
родилось последнее письмо доктора Смита ко мне, в котором он требует, чтобы
я тоже заговорил, - правильное письмо, если не считать указанных выше девяти
ошибок, но лишний раз подтверждающее, что голове Бюро далеко до его сердца.
Миссионер - это, можно сказать, сплошное сердце, иначе он не избрал бы
профессию, требующую от него огромных и разнообразных жертв. Он соткан из
веры, энергии, бесстрашия, эмоций, энтузиазма; в нем слились поэт, фанатик и
странствующий рыцарь. Он покидает родной дом и близких, рвет милые его
сердцу связи и терпеливо переносит все неудобства, лишения и неудачи; храбро
встречает опасность, зная, что рискует жизнью, и идет на смерть, сознательно
жертвуя собой ради своей идеи.
Иногда такой человек не блещет умом, и в силу этого, как нам пришлось
убедиться, он допускает ошибки. Вот тут-то, казалось бы, за спиной у него
должно стоять Бюро, способное мгновенно распознать ошибку и вовремя указать