"Иван Трифонович Твардовский. Родина и чужбина " - читать интересную книгу автора

прыгая с кочки на кочку, местами по торфянистой грязи. На месте, где
предполагался сбор, я сразу заметил, что ребята пришли не на собрание, как
думалось, а для работы - косить, какой-то вдове безвозмездно помочь. Было их
человек десять - двенадцать, некоторые пришли с косами, а для тех, у кого их
не было, собирали в ближайших дворах. Когда собрали, то оказалось, что все
они совсем бросовые, старые, с "лопотухами", как называли тогда растянутость
полотен. Но выбора не было, мирились с тем, что нашли. Александру досталась
коса сильно сточенная, до обуха, "смелые" ее обошли, неохотно взял ее и
Александр. С шутками, в сопровождении самой вдовы отправились ребята на луг.
Слышались слова сомнения: "Накосим собакам сена такими косами!" На месте,
уже на лугу, попритихли, получилось вроде заминки, но не надолго. Отступив
друг от друга на примерную ширину взмаха косой и поплевав малость на ладони,
начали косить. Александр отвел меня в сторону, тихо сказал:
- Ты, Иван, сиди-ка вот здесь! А дома, ты же понимаешь, ни слова! - И
добавил, что так, мол, решили на собрании, что нужно помочь одинокой
женщине.
Мне все было ясно, даже если бы он и не предупреждал. Я кивком головы
ответил ему - "понятно", и он тоже принялся за работу. Прокос у него
получался и ровный и чистый, сбитых верхушек не замечалось, косу заводил без
взлета, как учил отец. И шел уже, тесня и подгоняя того, кто был впереди
него.
Когда же первый косарь прошел до конца и возвращался на исходную линию
с косой на плече, - это был складный веснушчатый здоровяк по имени Петр, -
он остановился против Александра и выпалил, удивляясь:
- Эге-ге! Вон оно как! Вон как пишет! Вот табе-й пан! А я думав, ты
тольки умеешь стихи писать... Не вгадаешь по лицу! Вон как жучит!
И пошел дальше, продолжая говорить нечто в том же духе. Его слова были
всем слышны, и они подогрели остальных. В разных местах отбивали и точили
косы - каждому хотелось показать себя, не ударить лицом в грязь. Александр
тоже заправски смахнул горстью травы налипшую травяную мелочь, бегло
чирканул бруском по косе, перехватил ее рукой и опять начал сгонять траву с
корня.
Среди дня принесли ребятам молока, хлеба. Было похоже, что молоко-то
собрано с нескольких дворов, хозяйка-вдова что-то пыталась сказать, мол, не
осудите, знаю - лучше бы сало да яичница, что обед жидковат, не для покоса,
но... где же взять, где найдешь? Никто, конечно, и не подумал ее упрекнуть,
всем было ясно, что не в скупости дело. Поели, отдохнули, а затем
добили-таки луг, положили полностью.
Возвращались мы домой под вечер, жара спала. Александр был заметно
усталый, и чувствовалось, что в душе нес он как бы некую вину: дома-то тоже,
может, спешили, что-то делали, поджидали - вот-вот подойдет... Нужно будет
как-то объяснить отлучку, сказать, наверное, неправду, которая будет его
мучить. Но отойти от товарищей, поступить иначе он не мог.
Однако отчитываться ему не пришлось: отца дома не было, а Константин
понимал, что понапрасну Александр время не проводит и что лучше не мешать
ему устраивать свою жизнь. Что же касается матери, то она верила в сына, в
его ум и трезвость его мечтаний, в то, что все равно он найдет для себя
верный путь.
Пожалуй, самый сложный и напряженный период жизни Александра в
Загорье - после напечатания его первого стихотворения и первой встречи с М.