"Александр Тюрин. Вологда-1612 (Повесть) " - читать интересную книгу автора

какой-то сотне шагов отсюда.
Когда вечерело, то будто бы удалялся Четырехликий к жилью старца...
В ночь, что предшествовала погибели вологодской, Максим изрядно замочил
бороду в хмельной бузе - той, что снабдили его проезжие молодцы на прошедшей
седмице. Верно перепутали с послушником старца Савватия, а Максим
отказываться не стал. Келья-то савватиева стояла выше по склону холма и
толико зимой была приметна с лесной тропы - по струйке дыма...
Но сон все равно бесспокойный выдался Максиму. Снилось давнее
ратоборство против свейских немцев у Наровы, когда нашим воинством
начальствовал князь славный Димитрий Хворостинин. Как из дыма пищального
вышел воин чужой, огромный будто валун, с мечом двуручным в руках. Идет
немчур, людей словно траву косит. И во сне Максим понял, что не быть ему
больше в живых - бежать позорно, а остаться гибельно.
Вот вздымается немцев меч и опускается, неотвратимо, как орудие казни.
И ломает клинок Максимов словно хворостину.
Во сне боль не почуялась, однако земля ударила в лицо сырой мглой. И
запах земляной ощутился. И гнилость досок гробовых. Холодная земля вползала
в гроб, как змей, набивалась в рот, в нос, душила, страшила.
Максим напрягся в усилии великом и, да и проснулся...
И даже лежа на лавке, ясно было, что зима пожаловала. Годы все
последние приходили морозы еще до Астафия <20 cентября>, и только в этом
году дали осени еще неделю. Сподручно оказалось, что ставни на ночь
запахнул, однако ж плохо, что неплотно. Холод оглаживал изнежившиеся за лето
щеки, и изморозь посверкивала на краю меховой ветоши, коей накрывался
Максим - там, где на нее падало его дыхание. Наверное, удушье и прочая дрянь
оттого снились, что ветошь набивалась ему в рот...
Вода в кадке у дверей закрылась ледяной коркой, пришлось двинуть ее
ковшиком, прежде чем испить. Краюха хлеба вовсе закоченела и на вкус одна
мерзлая трава чувствовалась. Там, взаправду, хлеба меньше, чем отрубей,
лебеды и мякины. В теплое время такой едой можно еще чрево набить, а в
студеное - поистратишь остатнюю силу, чтобы ее переварить. Надобно сегодня
ловушки раставить, может, какая птица недогадливая попадется на обед.
А дверь не сразу и отворилась, потому как снег обильно примело к
порогу. С натужным скрежетом древних петель Максим вышел вон.
Небо было близким и грузным, как "воды небесные". Отчего и тяжесть на
лице чувствовалась. Верхушки вековых елей, того и гляди, проткнут
одутловатые низкие облака. А над кельей старца почему-то дымка не видно,
хотя Савватий, не в пример другим инокам, уважал тепло, а кутаться не любил.
Максим набрал из поленицы дров и стал подниматься к Савватию по склону.
Снег не казался студеным, однако наст при каждом шаге корябал босую ступню,
за лето привыкшую к травке и мху.
Около иноковой двери замер Максим. Как преставился савватиев послушник,
отравившись нечаянно грибным ядом - а в сухое холодное лето и грибы
извратились - приходилось нередко пособлять старцу. Отчего ж не порадеть
божьему человеку? Но был божий человек изрядно сварлив, неучтив и не шибко
гостей привечал. Имел Савватий обыкновение стучать в дверь Максиму своим
посохом - не без грохота - и молвить одно, редко два приказных слова, не
расщедриваясь на большее. "Дров", "Малинки красной", "Грибов подберезовых".
Иногда просто ограничивался окриком "Эй" или "Ну".
С той поры, как в почти вымершем ските не стало общих полуночных служб