"Иван Сергеевич Тургенев. Часы" - читать интересную книгу автора

Очень уж она хорошо переносила свое несчастье. "Кремень-девка",-сказал про
нее однажды сам топорный Транквиллитатин. А по-настоящему следовало пожалеть
о ней: лицо ее приняло выражение озабоченное, утомленное,
глаза осунулись и углубились: непосильная тягота легла ей на
молоденькие плеча. Давыд видел ее гораздо чаще, чем я;
он и в дом к ним ходил. Отец махнул на него рукою: он знал, что Давыд
все-таки его не послушается. И Раиса от времени до времени появлялась у
плетня нашего сада, выходившего на проулок, и видалась там с Давыдом: не
беседу она вела с ним, а сообщала ему какое-нибудь новое затруднение или
новую беду- спрашивала совета. Паралич, поразивший Лат-кина, был свойства
довольно странного. Руки, ноги его ослабели, но он не лишился их
употребления, даже мозг его действовал правильно; зато язык его путался и
вместо одних слов произносил другие: надо было догадываться, что именно он
хочет сказать.
"...Чу-чу-чу,- лепетал он с усилием - он всякую фразу начинал с
чу-чу-чу,- ножницы мне, ножницы..." А ножницы означали хлеб. Отца моего он
ненавидел всеми оставшимися у него силами - он его заклятью приписывал все
свои бедствия и звал его то мясником, то бриллиантщиком. "Чу, чу, к мяснику
не смей ходить, Васильевна!" Он этим именем окрестил свою дочь, а звали его
Мартиньяном. С каждым днем становился он более требовательным; нужды его
росли... А как удовлетворять эти нужды? Откуда взять денег? Горе скоро
старит; но жутко было слышать иные слова в устах семнадцатилетней девушки.
XIII
Помнится, мне пришлось присутствовать при ее беседе у забора с Давыдом
в самый день кончины ее матери.
- Сегодня на зорьке матушка скончалась,- говорила она, поводив сперва
кругом своими темными 'выразительными глазами, а там, вперив их в землю,-
кухарка взялась гроб подешевле купить; да она у нас ненадежная; пожалуй, еще
деньги пропьет. Ты бы пришел, посмотрел, Давыдушко: тебя она побоится.
- Приду,- отвечал Давыд,- посмотрю... А что отец?
- Плачет; говорит: похороните заодно уж и меня. Теперь заснул.- Раиса
вдруг глубоко вздохнула.- Ах, Давыдушко, Давыдушко! - Она провела полусжатым
кулачком себе по лбу и по бровям, и было это движение и горько так... и так
искренне, и так красиво, как все ее движения.
- Ты, однако, себя пожалей,- заметил Давыд.- Не спала, чай, вовсе. Да и
что плакать? Горю не пособить.
- Мне плакать некогда,- отвечала Раиса.
- Это богатые баловаться могут, плакать-то,-заметил Давыд.
Раиса пошла было, да вернулась.
- Желтую шаль у нас торгуют, знаешь, из маменькиного приданого.
Двенадцать рублей дают. Я думаю, мало.
- И то, мало.
- Мы б ее не продали,- промолвила Раиса, помолчав немного,- да ведь на
похороны нужно.
- И то, нужно. Только зря денег давать не следует. Попы эти - беда! Да
вот, постой, я приду. Ты уходишь? Я скоро буду. Прощай, голубка!
- Прощай, братец, голубчик!
- Смотри же не плачь!
- Какое плакать? Либо обед варить, либо плакать. Одно из двух.
- Как! обед варить? - обратился я к Давыду, как только Раиса