"Иван Сергеевич Тургенев. Конец Чертопханова (Из цикла "Записки охотника")" - читать интересную книгу автора

лошадь хотя и не Малек-Адель, однако все же... добра и может много лет
прослужить ему: он тут же с яростью отталкивал от себя прочь эту мысль,
точно в ней заключалось новое оскорбление для того Малек-Аделя, перед,
которым он уж и без того считал себя виноватым... Еще бы! Этот одёр, эту
клячу он, как слепой, как олух, приравнял ему, Малек-Аделю! А что насчет
службы, которую эта кляча могла еще сослужить ему... да разве он
когда-нибудь удостоит сесть на нее верхом? Ни за что! Никогда!! Татарину ее
отдать, собакам на снедь - другого она не стоит... Да! Этак лучше всего!
Часа два с лишком бродил Чертопханов по своей комнате.
- Перфишка! - скомандовал он вдруг. - Сию минуту ступай в кабак;
полведра водки притащи! Слышишь? Полведра, да живо! Чтобы водка сию секунду
тут у меня на столе стояла.
Водка не замедлила появиться на столе Пантелея Еремеича, и он начал
пить.


XIII

Кто бы тогда посмотрел на Чертопханова, кто бы мог быть свидетелем того
угрюмого озлобления, с которым он осушал стакан за стаканом, - тот наверное
почувствовал бы невольный страх. Ночь наступила; сальная свечка тускло
горела на столе. Чертопханов перестал скитаться из угла в угол; он сидел
весь красный, с помутившимися глазами, которые он то опускал на пол, то
упорно устремлял в темное окно; вставал, наливал себе водки, выпивал ее,
опять садился, опять уставлял глаза в одну точку и не шевелился - только
дыхание его учащалось и лицо все более краснело. Казалось, в нем созревало
какое-то решение, которое его самого смущало, но к которому он постепенно
привыкал; одна и та же мысль неотступно и безостановочно надвигалась все
ближе и ближе, один и тот же образ рисовался все яснее и яснее впереди, а в
сердце, под раскаляющим напором тяжелого хмеля, раздражение злобы уже
сменялось чувством зверства, и зловещая усмешка появлялась на губах...
- Ну, однако, пора! - промолвил он каким-то деловым, почти скучливым
тоном, - будет прохлаждаться-то!
Он выпил последний стакан водки, достал над кроватью пистолет - тот
самый пистолет, из которого выстрелил в Машу, зарядил его, положил на
"всякий случай" несколько пистонов в карман - и отправился на конюшню.
Сторож побежал было к нему, когда он стал отворять дверь, но он крикнул
на него: "Это я! Аль не видишь? Отправляйся!" Сторож отступил немного в
сторону. "Спать отправляйся! - опять крикнул на него Чертопханов, - нечего
тебе тут стеречь! Эку невидаль, сокровище какое!" Он вошел в конюшню.
Малек-Адель... ложный Малек-Адель лежал на подстилке. Чертопханов толкнул
его ногою, примолвив: "Вставай, ворона!" Потом отвязал недоуздок от яслей,
снял и сбросил на землю попону - и, грубо повернув в стойле послушную
лошадь, вывел ее вон на двор, а со двора в поле, к крайнему изумлению
сторожа, который никак не мог понять, куда это барин отправляется ночью, с
невзнузданною лошадью в поводу? Спросить его - он, разумеется, побоялся, а
только проводил его глазами, пока он не исчез на повороте дороги, ведущей к
соседнему лесу.