"Борис Евгеньевич Тумасов. Да будет воля твоя (Исторический роман) " - читать интересную книгу автора

насилу проскочил. Помогли углежоги: везли на Пушкарный двор мешки с углем.
- Лодку-то еще не пропил?
- Покуда цела, - хихикнул Игнашка, обнажив гнилые зубы.
- Седни в полночь рекой меня из города вывезешь.
Мужик закрестился мелко:
- Ну как на дозорных наскочим?
- По всему видать, ночь темная будет. Дай-кось посплю покуда. - И
Розан полез на полати. - Разбудишь.


Через Фроловские ворота Прокопий Ляпунов вошел в Кремль. Миновав
Оружейный двор, между подворьем крутицкого митрополита и двором князя
Федора Ивановича Мстиславского столкнулся с Голицыным. Отвесил поклон:
- Здрав будь, князь Василий Васильевич.
- Здрав и ты, Прокопий сын Петров. - Откинув голову, вперился в
Ляпунова. - Уж не к государю ли зван? - спросил с хитрой усмешкой.
Голицын сухопар, неказист, с редкой сединой в бороде, а ведь за сорок
перевалило. Здоровьем крепок князь и коварством не обделен. Первого
самозванца они с Шуйским да Романовым выпестовали, к нему после смерти
Бориса Годунова перекинулись, а потом с Шуйским же и заговор против
Лжедимитрия учинили...
- Мы, Ляпуновы, после Пронска не в чести у государя.
Голицын хмыкнул:
- Коли Василий в делах воинских превзошел, отчего воров тушинских к
Москве допустил? Брата Дмитрия попрекнул бы. Кто под Болховом войско
бросил? То-то! Такой ли нам государь надобен? Смекай, Прокопий сын Петров.
Распрощались. Ляпунов оглянулся вслед Голицыну. Прокопий и без князя
Василия знает: плох Шуйский на царстве, никудышный государь. Промашку дали
бояре, а ныне плачутся. Уста Шуйского ложь изрыгали, клятвопреступник он.
Неустройство на Руси, самозванцы и царевичи всякие, яко грибы
поганки, отовсюду повылезли. Второй самозванец сызнова Димитрием назвался,
в ворота Москвы стучится, бояр и дворян на измену Шуйскому подбивает.
Прокопий не сомневается: переметы потянутся в Тушино на поклон, хотя и
ведают, что самозванец. Рабство отродясь и в боярине, и в холопе заложено.
Перед сильным на коленях ползают, гордого аль строптивого согнут либо
изничтожат, как Ивашку Болотникова и его сподвижников...
На паперти Благовещенского собора канючили, гнусавили нищие и калеки.
В смутную пору от них спасенья нет. Покуда в храм меж ними пройдешь, полы
оторвут. Дома и то воротный едва успевает вышибать их.
Ступил Ляпунов на паперть, а его уже окружили убогие, стучат мисками
и клюками, руки тянут, голосят. Старуха за ногу ухватила:
- Батюшка родимый, не допусти помереть!
Ляпунов поддел ее сапогом, горбатого нищего ткнул кулаком в зубы и,
кинув на паперть монету, рассмеялся, глядя, как убогие сцепились в клубок.
А в соборе полумрак и тишина, золотые оклады и лики святых с большими
строгими очами, горят свечи, пахнет топленым воском и ладаном.
В душу Ляпунова влилось трепетное благоговение. Поставив свечу, он
перекрестился:
- Вразуми, Господи!
День за днем однообразно и утомительно набегают друг на друга,