"Марина Цветаева. Мой ответ Осипу Мандельштаму" - читать интересную книгу автора

видим в воде не бармы, а гофрированные розовые резинки и прочую дамскую
дребедень. Этого ли хотел Мандельштам? Или, оставляя государственный в силе,
отождествляя по невежеству, недомыслию своему государственный с
империалистический, целя в империалистическое, попал в государственное.
"Государственный туалет", применил ли бы он это выражение к
чему-нибудь, касающемуся коммунизма? Нет. Явное желание пошлым оборотом
унизить идею монархической власти, которую по недомыслию отождествляет с
государственной. Осип Мандельштам, даже если Вы боец, - не так сражаются! Но
если Вы искренне думаете, что бармы - часть одежды, Вы ошибаетесь. Так же не
часть одежды, как Георгиевский крест или орден Красной звезды. Эти вещи -
символы.
"Полковник-нянька с бармами закона" - вывод.
Итак: человек, ухаживающий за больной женщиной, - нянька. Если этот
человек к тому же пишет стихи о бармах закона - он нянька с бармами закона.
Слабый вывод.
Вот логика и вот сердце Осипа Мандельштама.

---

Рассказик мал - 3 страницы, и привела я его почти целиком. Вот еще две
выдержки:
"Грязная, на серой древесной бумаге, всегда похожая на корректуру,
газетка Освага будила впечатленье русской осени в лавке мелочного торговца".
Бумага, на которой напечатаны эти строки, сера и грязна (Осип
Мандельштам. Шум времени. Издательство "Время", Ленинград, 1925), но
впечатлений осени в мелочной лавке - во мне не будит. Бумага, на которой
печатаются веши, во мне вообще ничего не будит. То, что напечатано, и в
данном случае: приведенные строки Мандельштама о плохости добровольческой
бумаги будят во мне непреодолимое отвращение к такому эстетизму. Вокруг
кровь, а Мандельштам недоволен бумагой. Впрочем, с кровью у Мандельштама
вообще подозрительно, после 37 года (см. Пушкина) и кровь и стихи журчат
иначе. Журчащая кровь. Нет ли в этом - жути? Точно человек лежал и слушал,
услаждаясь невинностью звука. Забывая, что журчит, удовлетворяясь - как. Что
касается журчания стихов - просто пошлость, слишком частая, чтобы быть
жутью.
Выдержка последняя:
"Город был древнее, лучше и чище всего, что в нем происходило. К нему
не приставала никакая грязь".
Древнее. В первую секунду - улыбка. Конечно, древнее! Генуэзская
колония - и добровольцы двадцатого! Но, - улыбка сошла - Мандельштам неправ
и здесь: добрая воля старше города: без нее бы не возник ни один.
" В прекрасное тело его впились клещи тюрьмы и казармы, по улицам
ходили циклопы в черных бурках, сотники, пахнущие собакой и волком,
гвардейцы разбитой армии, с фуражки до подошв зараженные лисьим
электричеством здоровья и молодости (Мандельштам точно ходит по зверинцу или
по басне Крылова, переходит от клетки к клетке: собака, волк, лиса -
ассоциация по смежности).* На иных людей возможность безнаказанного убийства
действует, как свежая нарзанная ванна, и Крым для этой породы людей с
детскими наглыми и опасно- пурпурными карими глазами был лишь курортом, где
они проходили курс лечения, соблюдая бодряший, благотворный их природе