"Марина Цветаева. Мой ответ Осипу Мандельштаму" - читать интересную книгу автора

углу его жилища как бы незримо копошился под шипение примуса эмблематический
орел, в другом, кутаясь в шинель или в пуховый платок, жалась сестра,
похожая на сумасшедшую гадалку."...
Пока, не веря глазам, читаю, вот что со дна, глубочайшего, нежели
черноморское, подает память:
Полковник Цыгальский - доброволец, поэт, друг Макса Волошина и самого
Мандельштама. В 19 г. был в Крыму, у него была больная жена и двое чудесных
мальчиков. Нуждался. Помогал. Я его никогда не видела, но когда мне в 1921
г. вернувшийся после разгрома Крыма вручил книжечку стихов " Ковчег", я из
всех стихов остановилась на стихах некоего Цыгальского, конец которых до сих
пор помню наизусть. Вот он.
Я вижу Русь, изгнавшую бесов,
Увенчанную бармами закона,
Мне все равно - с царем - или без трона,
Но без меча над чашами весов.
Последние две строки я всегда приводила и привожу как формулу идеи
Добровольчества. И как поэтическую формулу.
Читаю дальше:
" Запасные лаковые сапоги просились не в Москву, молодцами-скороходами,
а скорее на базар. Цыгальский создан был, чтобы кого-нибудь нянчить и
особенно беречь чей-нибудь сон. И он, и сестра похожи были на слепых, но в
зрачках полковника, светившихся агатовой чернотой и женской добротой,
застоялась темная решимость поводыря, а у сестры только коровий испуг.
Сестру он кормил виноградом и рисом, иногда приносил из юнкерской академии
какие-то скромные пайковые кулечки, напоминая клиента Кубу или дома ученых.
Трудно себе представить, зачем нужны такие люди в какой бы то ни было
армии?"
Запасные лаковые сапоги просились на базар... Вывод: Цыгальский был
нищ. Цыгыльский ухаживал за больной женщиной и скармливал ей последний паек.
Вывод: Цыгальский был добр. Пайки Цыгальского умещались в скромных кулечках.
Вывод: Цыгальский был чист. Это мои выводы, и твои, читатель. Вывод же
Мандельштама: зачем нужны такие люди в какой бы то ни было армии.
Дальше:
" Однажды, стесняясь своего голоса, примуса, сестры, непроданных
лаковых сапог и дурного табаку, он прочел стихи".
Почему голоса? Ни до, ни после никакого упоминания.
Почему примуса? На этом примусе он кипятил чай для того же
Мандельштама. Почему сестры? Кто же стыдится чужой болезни? Почему -
непроданных сапог? Если непроданности, - Мандельштам не кредитор, если лака
(то есть роскоши в этом убожестве) - Мандельштам не лейтенант Армии
Спасения, а если бы и был, ведь добрая воля к продаже есть! Поди и продай,
тебе есть когда, Цыгальскому некогда, у Цыгальского на руках больная жена и
двое детей: чужая болезнь и чужой голод, у Цыгальского на плечах все
добровольчество, позади - мука, впереди, может быть завтра - смерть. У Вас,
Осип Мандельштам, ничего, кроме собственного неутолимого аппетита,
заставляющего Вас пожирать последние крохи Цыгальского, и очередного
стихотворения - в 8 строк, которое вы пишете три месяца. Пойдите и продайте
и не проешьте деньги на шоколад: они нужны больной женщине ("с глазами
коровы") и голодным детям, которых Вы по легкомыслию своему обронили на
дороге своего повествования. (два кадетика, 12 и 13 лет, чуть ли не в тифу,