"Стефан Цвейг. Улица в лунном свете" - читать интересную книгу автора

обман и что в мглистом чаду этой улицы тлеет нечто от гнили
нашего мира. Но я стоял, не двигаясь, и прислушивался к
пустоте. Я уже не чувствовал ни города, ни улицы, ни
названия ее, ни своего имени; я сознавал только, что я здесь
чужой, что я растворился в неведомом, что нет у меня ни
цели, ни дела, ни связи с этой темной жизнью, и все же я
ощущаю ее с такой же полнотой, как кровь в своих жилах.
Только одно чувство владело мной: ничто здесь не происходит
ради меня, и тем не менее все принадлежит мне, - то
блаженное чувство глубочайшего и подлиннейшего переживания,
которое достигается внутренним неучастием и которым, как
живой водой, питается мое существо при каждом
соприкосновении с неведомым. И вдруг, в то время как я,
прислушиваясь, стоял среди пустынной улицы, как бы в
ожидании чего-то, что должно произойти, чего-то, что выведет
меня из этой лунатической настороженности в пустоте, до
моего слуха донеслась немецкая песня, она звучала
приглушенно, не то из-за стены, не то откуда-то очень
издалека; женский голос пел бесхитростную мелодию из
"Вольного стрелка": "Дивный, девственный венок", пел очень
плохо, но все же то была немецкая мелодия - здесь, в чужом
закоулке мира, и потому как-то особенно родная. Песня
доносилась неведомо откуда, но для меня она звучала
приветом, первым после долгой разлуки приветом родины. Кто
говорит здесь на моем языке, спрашивал я себя, в этом глухом
закоулке, из чьей груди ожившее воспоминание исторгло этот
простенький напев? Я пошел на голос вдоль темных, точно
дремлющих домов с закрытыми ставнями, за которыми
предательски мелькали огни, а иногда и манящая рука.
Кое-где висели крикливые надписи, яркие афиши, и
притаившийся кабачок сулил виски, пиво, эль, но все было
заперто, неприступно и вместе с тем зазывало прохожих.
Иногда вдалеке раздавались шаги, но голос звучал непрерывно,
все громче выводя припев и все приближаясь; наконец, вот и
нужный мне дом. Немного поколебавшись, я подошел к
внутренней двери, плотно занавешенной белыми шторами. Но в
этот миг что-то шевельнулось в потемках, какая-то фигура,
которая притаилась там, прижавшись к стеклу, испуганно
отскочила, и я увидел лицо, залитое красным светом фонаря и
все же бледное от ужаса; мужчина растерянно посмотрел на
меня, пробормотал что-то вроде извинения и исчез в полумраке
улицы. Странным он мне показался. Я посмотрел ему вслед.
Ускользавший силуэт его был еще смутно виден. Изнутри
по-прежнему доносилось пение все громче, все призывнее. Я
отворил дверь и быстро вошел.
Песня оборвалась, точно отрезанная ножом, и я с испугом
почувствовал перед собой пустоту, враждебное молчание, как
будто я что-то вдребезги разбил. Лишь постепенно взгляд мой
освоился с обстановкой почти пустой комнаты. Она состояла
из буфетной стойки и стола. Все это служило, несомненно,