"Мишель Цинк. Пророчество о сестрах ("Пророчество о сестрах" #1) " - читать интересную книгу автора

прорисовывающиеся на гладкой поверхности диска темные очертания. В спальне
темно, так что мне приходится нагнуться поближе к диску и напрячь зрение.
Очертания мало-помалу обретают ясность.
Самым кончиком пальца я обвожу узор по краю диска - как будто воссоздаю
рисунок, что вижу у себя под рукой. Палец мой погружается в выбитый на диске
круг, поверхность его чуть вдавлена, в отличие от узора у меня на запястье.
Узор почти в точности такой же. Единственное отличие состоит в том, что
в центре подвески изображена буква "С". Поворачиваю запястье, перевожу
взгляд с холодного диска у себя на ладони на мою отметину. Однако в ней тоже
появилось нечто новое - видно, вызванное к жизни медальоном, что я держу в
руке. Расплывчатое пятно, что сформировалось внутри изображенного у меня на
запястье круга, словно бы стало более резким, отчетливым. Оно все
проясняется, буквально у меня на глазах, и очень скоро делается похожим на
букву "С", совсем как на подвеске.
Теперь я знаю.
Сама не пойму, откуда, - но я знаю, для чего предназначена эта
бархатная ленточка, для чего она нужна. Я оборачиваю ее вокруг запястья - и
совсем не удивляюсь тому, что она подходит туда идеально или что когда я
застегиваю застежку, черная лента прилегает к коже ровно и гладко. Медальон
лежит поверх такого же круга у меня на запястье. Я почти ощущаю, как
приподнятая кожа рубца плотно входит в выгравированный узор подвески. И меня
пронзает ощущение жуткой, пугающей связи между нами.
Это-то меня больше всего и пугает - зов тела, обращенный к медальону.
Необъяснимое сродство с вещью, которая словно бы всегда принадлежала мне,
хоть я никогда в жизни до сегодняшнего дня ее в глаза не видела. Именно
поэтому я торопливо снимаю браслет. Открываю тумбочку у кровати и прячу
бархатную ленточку в самую глубину ящика.
Я очень устала. Откинувшись на подушку, я погружаюсь в сон, глубокий и
крепкий. Меня поглощает беспросветная мгла, и в последний миг перед тем, как
провалиться в нее, я понимаю: вот это и есть мертвый сон.

* * *

Я лечу - вверх, вон из своего тела. Оно, спящее, остается лежать внизу,
я же в порыве ликования мчусь прочь, наружу, прямо через закрытое окно.
Мне всегда снились странные сны. Самые ранние воспоминания мои связаны
не с миром созданий из плоти и крови, не с голосом матери, не с шагами отца
в коридоре, но с загадочными безымянными тварями и тем, как быстро я мчалась
от них сквозь ветер и лес.
И все же до сих пор, вплоть до папиной смерти, мне никогда не снилось,
что я летаю. Или, во всяком случае, я таких снов не помню. Теперь они снятся
мне почти каждую ночь, и я не удивлена, обнаружив, что парю над домом, над
холмами, над дорогой, что ведет от нашей усадьбы. Скоро я уже пролетаю над
городом и дивлюсь, насколько по-другому выглядит он в дымке моего сна, под
таинственным покровом ночи.
Мимо пансиона Вайклифф и книжной лавки, мимо дома, где живет Соня
Сорренсен, - я покидаю город. Он остается позади, а теперь внизу раскинулись
темные поля. Небо надо мной и вокруг меня светится. Это уже не черный ночной
бархат, а глубокая бесконечная синева, в безднах которой таится фиолетовый
оттенок.