"Евсей Цейтлин. Долгие беседы в ожидании счастливой смерти " - читать интересную книгу автора

сберегли этот мир вплоть до той поры, пока - почти полностью - не были
уничтожены сами.
Литваков (так они себя называли) не коснулись ветры ассимиляции,
пронесшиеся над всеми странами Европы и Америки. Из года в год, из века в
век литваки жили в своих городках и местечках, точно издревле - по
неписанным законам Кагала..."
Я знаю, что последнее утверждение й чересчур прямолинейно: его
собственная жизнь - тому доказательством. Но я не спорю с й. Только уточняю:
- Почему в музее надо восстановить именно кусочек Калварии?
- Так ведь это было сердце еврейской Литвы!
_____________________
"Нужна статистика, - настаивает он. - Нужно, чтобы посетители музея
почувствовали ритм бытия: количество свадеб, разводов, рождений...
почувствовали колорит, душу, живой уклад быта - мебель... костюмы...
книги...дневники... фотографии... телефонный справочник... песни".
Я говорю ему, что так (или почти так) устроены многие еврейские музеи
мира.
Ему хочется спорить! Ах, как неприятно ему слышать это! Как же можно
сравнивать еврейский музей Вильнюса, который не зря когда-то называли
Литовским Иерусалимом, с другими музеями? Как можно уравнивать Калварию с
другими местами? Как это можно - уравнять с чем-то его, й, замысел!


Тень Фрейда

Потревожу тень Фрейда. В данном случае мне не кажется это банальной
данью моде.
й говорит о Фрейде часто (другие важные для него имена-символы:
Шопенгауэр, Ницше, Стефан Цвейг, Фейхтвангер, Достоевский...)
й сознательно высвечивает отдельные эпизоды своей жизни. Хочет понять
"тайное тайных" собственного характера. Понять вечное: кто я?
Из его рассказов о детстве и юности все время вспоминаю один. Резко
очерченный, многозначительный. Кажется, это фрагмент какого-то фильма.

* * *

...Разорился отец. Фабрика вот-вот будет описана. Яков узнал об этом
днем. А узнав, с удивлением прислушался к себе. В душе нет ни отчаяния, ни
просто волнения. Лишь слабая жалость к отцу, смешанная с презрением. Тот
часами стоял у окна: смотрел, как между оконными рамами бьется - напрасно
сопротивляясь судьбе - застрявшая там муха.

* * *

Об отце й обычно говорит спокойно, но с каким-то привычным
"отстранением". На днях (23 октября 1990 г. - Е.Ц.) й объясняет причину этой
"отстраненности", которая далась ему нелегко. И не сразу.
"Мне было лет восемь-десять, когда я стал ощущать напряженную
обстановку, царившую в нашем доме. Это было связано с отношениями между
отцом и матерью. В чем дело? Разобраться я, конечно, не мог".