"Александр Рудольфович Трушнович. Воспоминания корниловца (1914-1934) " - читать интересную книгу автора

дали бы красным занять Екатеринодар. Путь туда был свободен, а кубанцы
выступили только первого марта. Прошло много лет, но я все так же болезненно
вспоминаю этот несчастный день в степи, на распутье между Брюховецкой и
Выселками, когда я мог сослужить России великую службу.

Поезд остановился среди гор. Никто, кроме меня, с него не сошел. Была
лунная ночь. Темные громады гор со всех сторон обступили маленькую станцию.
Я прочел надпись: Гойхт. Было тихо, только вдали шумела вода. Свежесть гор
пронизывала невыспавшееся тело. Я вышел с вокзала и пошел по дороге на
север. Уходящий поезд длинным свистом прорезал ночную тишину, и Кавказские
горы долго гоняли этот свист из долины в долину, пока он не замер где-то за
Оштеном. Здесь для меня все было незнакомо: и край, и народ, и обычаи. Я
пошел, положившись на волю судьбы; было слышно только эхо моих шагов. Под
утро я заснул на завалинке домика греческого селенья.

Солнце озаряло Оштен, когда я свернул по тропинке в лес. В полдень я
уже шел вдоль реки Псекупс. В горном селе, где жили русские старообрядцы,
остановился. Меня задержали и повели на площадь, где происходило какое-то
собрание, проверили документы и подвергли коллективному допросу. Обращались
вежливо, и я несказанно обрадовался, что есть еще селенья, где русские лица
не искажены ненавистью и злобой.

Затем я пробирался через горы в Горячий Ключ. Подметки отлетели.
Обмотал ноги полотенцем, потом рубахой. Все это постепенно пропитывалось
кровью. Поздно вечером я с большим трудом добрался до Горячего Ключа.
Переночевал в каком-то сарае, а рано утром хотел перейти мост и пробраться
лесными тропами к армии.

Но ночью в местечко вошел большевицкий отряд и занял все выходы. Меня
схватили и повели на площадь, где происходил митинг, тут же превратившийся в
"народный суд". Судила разъяренная толпа. Всесильная и всезнающая, она с
абсолютной точностью установила, что я черкес и шпион. Кричали:
"Расстрелять! Чего там церемониться!" Но тут, как в античной трагедии,
появилась другая, более интересная жертва. Я так и не разобрал, какая. Толпа
бросилась на нее с криками и руганью, забыв про меня. Я спасся. Уходя
переулком, услышал трескотню выстрелов. На одного человека столько патронов!
В начале революции убийцы еще не умели убивать экономно. Дойдя до конца
переулка, я обернулся. За мной никто не гнался, и я спокойно пошел,
обдумывая, что делать дальше. Почти спокойно. Я уже стал привыкать к
постоянным сменам смерти и спасения.

В глубине сада стоял длинный одноэтажный дом. Меня потянуло туда.
Спрошу, нельзя ли переночевать? Первый, кого я встретил в многолюдном
коридоре, был австрийский военнопленный. Я посмотрел ему в глаза и через
минуту все рассказал. И не ошибся. Это был русский с Прикарпатской Руси. Он
взял меня за руку и повел в свою комнату, приняв, как брата, вернувшегося
после долгого путешествия. Я пробыл у него около месяца, пока не зажили
ноги, - опасно было показываться на улице. Он дважды спас меня от верной
смерти: его австрийская форма магически действовала на витязей
Интернационала.