"Александр Рудольфович Трушнович. Воспоминания корниловца (1914-1934) " - читать интересную книгу автора

в оба конца: взад и вперед. И была в этом человеке, шедшем за плугом, не
обращавшем внимания на снаряды, какая-то правда, сильнее и выше этих черных
столбов.

Чью землю пашешь, крестьянин? Свою или панскую? Или ростовщика?
Позавчера мы проходили местечко и видели, как русские крестьяне кому-то
кланялись в три погибели. А еще мы видели, как бедный крестьянин спешил по
дороге с небольшим мешком картофеля. Когда он поравнялся с нами, его догнали
помещик и австрийский жандарм. Жандарм ударил его плетью по лицу, а помещик
орал, будто командовал корпусом в развернутом строю: "Проклятые свиньи!
Этому их русские научили!" Крестьянин-то русский... Уехали они победителями.
Крестьянин жаловался: "Четверо детей, голодаем, все на него работаем, а он
тебя и за собаку не считает. Все равно картофель уже гниет".

Наш батальон стоял в резерве германского корпуса генерала Бюлова. Мне
приказали изучить пути на случай подхода резерва к немецкой линии и занести
их на карту. Я вышел рано утром с патрулем из пяти человек и был рад
возможности посмотреть вблизи на немцев, на их жизнь, на их окопы. К тому же
в роте становилось невыносимо. С. за нами следил и даже запрещал нам с
товарищем говорить по-словенски. Настоящие немцы этого не делали, но С.
считал своим долгом демонстрировать преданность Австрии.

В деревушке, под холмом, стояли немецкие уланы. С холма немецкая
батарея вела беглый огонь, ее прислуга суетилась. Нам не советовали идти
дальше. Как бы не так! Может, русские наступают и мне удастся перейти. Но
огонь прекратился.

Около полудня я зашел к начальнику одного участка. Землянка была
большая, в ней можно было стоять выпрямившись. За столом обедало четыре
офицера. Старший встал, выслушал меня и сказал сухо, вежливо, тоном
человека, никогда в жизни не колеблющегося: "Резервы можно подводить как
угодно, но они не потребуются. У меня восемь рядов проволочных заграждений,
двенадцать пулеметов. Позиция неприступна". Потом спустились в их окопы. И
как раз вовремя. Позиция проходила по возвышенности. На расстоянии трех
тысяч шагов, параллельно окопам чернели верхушки леса. Посередине шла
железнодорожная насыпь. Из-за нее поднялась цепь - человек сто. В бинокль
было хорошо видно: фуражки набекрень, красные лампасы. Не бегут, идут
спокойно. Немцы ударили шрапнелью. Ни один не прибавил шага, ни один даже не
обернулся. Шрапнель ложилась все ближе. "Скорей бы дошли до леса!" Не успел
я об этом подумать, как из лесу выскочили коноводы с лошадьми. Сели казаки
на своих коней, под шрапнельным огнем построились по трое и спокойно
двинулись рысью в лес. Слава Богу, никого даже не ранило. Немцы были в
восторге от храбрости и хладнокровия русских.

Мы возвращались в свою часть, усталые и голодные, солнце уже заходило.
Когда оно коснулось горизонта, я вспомнил человека из рассказа Толстого,
которому все было мало земли. Нас ожидал батальон, выстроенный в походную
колонну. Схватили по куску хлеба и двинулись. Среди ночи стало невыносимо
тяжело, а отдыху давали мало. Беспрерывно скакали какие-то верховые, кто-то
нас все время подгонял, но мы едва волочили ноги.