"Фредерик Тристан. Мастерская несбывшихся грез" - читать интересную книгу автора

тридцать. В его голубых, почти молочно-белесых глазах блуждал тот
отсутствующий взгляд, который так обманывал современников. Вообще-то, он
проворачивал свои дела главным образом в Венеции, куда ездил три раза в год
и где у него был торговый дом, управляемый его братом, моим дядей Альбертом.
Это делало его похожим на капитана дальнего плавания, хотя он никогда в
жизни не выходил в море, и, как мне кажется, путешествия очень утомляли его.
Это был человек без воображения, но щедро одаренный талантами коммерсанта.
Во Франкфурте он всем внушал страх. Именно поэтому его избрали председателем
купеческого суда. Нет сомнения, что он был единственным человеком, на
которого Ватгейм не смотрел свысока, ибо мастер-печатник был мрачного нрава
и если с кем-то и разговаривал, то только чтобы пожаловаться на нелегкие
нынешние времена. Купец и мастер беседовали стоя, сухим невыразительным
голосом и только по существу обсуждаемого дела. Они слишком уважали друг
друга, чтобы обмениваться теми дежурными фразами, которые обычно используют
в разговоре между собой люди одного общественного положения. Пока они
беседовали, я, не осмеливаясь удалиться, стоял и смотрел.
Нет сомнения, что именно эти воспоминания помогли мне осознать, каким
усталым был мир, к которому мы принадлежали. Мой дед стоял у истоков
книгопечатания, ведь не прошло еще и ста лет, как умерли Генсфлейш [4], Фуст
[5] и Шеффер3. Он принимал участие, как и мой отец, и мои дяди, во взлете
учения брата Мартина Лютера, рукоплес-1 кал, стоя у костра, на котором
сожгли папскую буллу в Виттенберге, посетил апостола в Вартбурге и
предоставил [6]ему возможность перевести на немецкий язык Библию, дав деньги
на ее издание в Нюрнберге. Он с восторгом приветствовал тогда путешествия в
Новый Свет и собственными глазами видел привезенный оттуда убор из перьев,
который показался таким изумительным Дюреру, что великий художник
воскликнул: "И они хотят приручить этих людей!". Но под своей гордой
оболочкой старое дерево нашего рода было уже совсем не таким, как когда-то,
во всяком случае оно мало соответствовало нашему старинному гербу,
изображавшему трехголовую гидру, прикованную цепями к развесистому дубу.
Я с раннего детства знал, что обозначают эти три головы: духовенство,
армию и коммерцию. Первая была беспощадно отсечена Меланхтоном [7] и
Камерариусом [8], составившими Аугсбургское исповедание [9]. Вторую
раздробил Карл Пятый, когда, короновавшись императором, приказал полностью
заменить высшее командование. Но была и третья голова, еще более доблестная,
поскольку осталась теперь одна. Но боевой дух был потерян. Казалось, что
грозную гидру запрягли в плуг. Впрочем, я считал, что так как мой дядя Майер
помог издать несколько книг мастера Ватгейма, то он в определенной степени
вернул этому чудовищу крылья. Хотя речь шла всего лишь об одном довольно
позднем сочинении по алхимии и об одном календаре. После издания
Нюрнбергской Библии реформаторам приходилось все время отступать под
натиском папистов, которые во многом вернули себе ведущее положение, что
порождало глухую злобу, в значительной степени определявшую и суровую
сдержанность моего дяди.
Мой отец умер через три года после моего рождения, оставив меня,
единственного ребенка, на попечение матери, которой я нанес тяжелые раны при
своем появлении на свет. Она, бывшая одной из самых красивых девушек города,
которой многие завидовали, теперь стала тенью женщины, отказывалась видеть
кого бы то ни было, проводя время либо в кровати, либо за рабочим столом
мужа, который она превратила в место отдыха. Она предоставила заботиться обо