"Юрий Трифонов. Утоление жажды" - читать интересную книгу автора

моего приезда редактор чем-то проштрафился, и его "перевели на учебу".
Газету подписывает бывший зам, Диомидов, человек бесхребетный и
нерешительный. Он морочит мне голову, переносит встречу со дня на день и
ничего не обещает. В чем тут дело? Я стараюсь понять, стараюсь мыслить за
Диомидова: а почему, собственно, он должен мне что-либо обещать? Я для
него пустой звук, ненужность, рекомендация Саши Зурабова, - подумаешь,
фигура: Саша Зурабов!
Черт возьми, за последние двадцать лет я так привык к тому, что все мои
дела сопровождает "какая-то странная волынка". Это началось еще со школы,
с седьмого класса, когда меня долго не принимали в какой-то оборонный
кружок, как сына врага народа. И потом длилось всю жизнь: на заводе, в
армии, в университете, после университета. Два года назад, летом пятьдесят
пятого, отца реабилитировали и посмертно восстановили в партии, членом
которой он был с 1907 года, и волынка должна была прекратиться. Она, может
быть, и прекратилась, а может, только немного утихла. Но она продолжалась
во мне самом: мерещилась повсюду! Я так привык жить с ней бок о бок, что
не в силах ее забыть.
И вот сейчас: может, и нет никаких причин волноваться, но я ничего не
могу поделать с собой. Проклятая неуверенность. Она сидит во мне, как
бацилла.
Сегодня в четыре я должен быть в редакции, Диомидов мне назначил.
Кажется, я спрошу сегодня прямо: в чем загвоздка? В анкетных данных, что
ли? Он станет отрицать, но я угадаю по интонации. Угадывать я научился
здорово. И тогда я выскажусь - терять мне нечего, - завтра возьму билет и
смотаюсь отсюда, но он, сволочь, меня запомнит. Сейчас не те времена. Если
только я учую запах волынки, я ему сделаю больно, этому господину с
изящной фамилией. Пойду в обком партии или даже в ЦК.
Вот Сашка стучит в дверь.
- Да! Влезай!
Он входит, скрипя сандалетами, в голубой рубашке навыпуск, а следом за
ним худой черноволосый молодой человек в очках. В желтом рябом лице что-то
совиное. Большой нос крючком, из-под стекол глядят черные немигающие
глаза.
Он слабо, с почтительностью, пожимает мою руку.
Саша громким голосом, похлопывая по спине и меня и его, объясняет, что
я "мировой парень", а он "хороший мужик", "вольный сын ашхабадского эфира"
и, пока суд да дело, может заказать мне очеркишко для радио. Это кстати!
Мне нужно срочно заработать, потому что я на исходе. Это невероятно
кстати, но я не должен показывать своей радости. Атанияз - так зовут
"хорошего мужика" - разговаривает очень тихим, глухим голосом. Он
спрашивает, как мне нравится Туркмения и надолго ли я приехал. Я что-то
рассказываю о книгах Лоскутова и Тихонова, говорю, что меня с детства
манили пустыни и что я, собственно, давно собирался побывать на древней
земле Туркмении. Все это очень приблизительно похоже на правду.
Но лицо человека в очках неожиданно розовеет. Он оживляется, он
начинает подробно объяснять, куда мне надо поехать, что увидеть: какие-то
развалины, мечети, горы, канал, нефть, озокерит. А я думаю: как бы он не
забыл об очерке. Мне ведь это так важно! Но нет, он, слава богу, не
забывает: надо написать пять-шесть страниц о колхозе имени Кирова, где в
воскресенье состоится колхозный фестиваль молодежи. В порядке подготовки к