"Юрий Трифонов. Опрокинутый дом" - читать интересную книгу автора

сразу пришла другая мысль: "Вот как надо кончать рассказ! _Надо его
дописать!_" Но я не крикнул ни того, ни другого, ни третьего. Я молчал,
подавленный. Потому что всею кожей и задохнувшимся сердцем вдруг почуял
разницу между нами: мною тем и сегодняшним. _Дописывать ничего не надо_.
Нельзя править то, что не подлежит правке, что недоступно прикосновению -
то, что течет сквозь нас. Разумеется, мало радости узнать, что когда-то
тебя изумлявшее и делавшее счастливым оказалось фальшивкой и ерундой. Боже
мой, но ведь ощущение счастья было! И навсегда остались пение, шум в
голове, петарды, Руссо. Правда, я не почувствовал за всей красотой жареных
кошек. Я не прозрел истину. Несчастные жареные кошки есть повсюду, и
писатель не имеет права делать вид, что их нет, он обязан их обнаруживать,
как бы глубоко и хитро они ни скрывались. Все так, но мне было тогда
тридцать пять, я бегал, прыгал, играл в теннис, страстно курил, мог
работать ночами.
Я спросил у Джанни: что стало с синьором Пистаментуччиа?
- Его оправдали, - сказал Джанни. - Но он не захотел жить в Дженцано и
продал тратторию. Теперь она называется "Настоящие зайцы".



ВЕЧНЫЕ ТЕМЫ


Когда-то давно я принес в редакцию знаменитого журнала несколько
рассказов, вернее - рассказиков, каждый не больше пяти страниц, все вместе
страниц тридцать, жалковатая рукопись, тем более жалковатая, что несколько
лет я не мог написать ничего путного, на меня махнули рукой, кучка
рассказиков была первым _произведением_ после долгого перерыва, она много
значила для меня, неизмеримо много, никто бы не догадался, глядя на тощую
кипу листочков, что она значила для меня, я никому бы не мог объяснить -
потому что разве объяснишь? - и кроме того, человек не понимает своей
судьбы в тот час, когда судьба творится, понимание является задним числом,
я лишь чуял, что миг - судьбоносный, меня лишь охватывал смутный трепет,
какой-то озноб страха и нетерпения, и вот я пришел за ответом в полутемное
здание на одной из самых старых улиц Москвы. Я медленно поднимался по
каменной лестнице, стараясь успокоить колотящееся сердце. На верхней
площадке остановился и стоял, наверное, минуту. Я хотел иметь вид совсем
не того человека, кем был на самом деле.
Наконец почувствовал, что могу рывком открыть дверь, легким шагом
пройти по коридору и небрежно стукнуть в нужную комнату. Лицо судьбы было
невзрачно: желтовато-пегое, со впалыми щеками, седоватым бобриком, со
взглядом печальным и одновременно безжалостным. Сидя вполоборота,
окутанный дымом сигареты, торчавшей в деревянном мундштучке, человек за
столом сказал:
- Все какие-то вечные темы.
Я напрягся, ожидая удара. Но удара не последовало. Все было ясно и так.
Рассказики не будут напечатаны в знаменитом журнале по той причине, что -
вечные темы. Надо было уйти, однако я продолжал стоять возле стола, потом
сел на диванчик, вытащил папиросу, стал закуривать, все действия были
бессмысленны, но я не мог остановиться, я сел удобнее, положил ногу на