"Александр Торик. Флавиан ("Воцерковление" #2) " - читать интересную книгу автора

покосившимся деревянным столиком с нарезанными, видно вручную, листочками
тетрадной клетчатой бумаги и пучком дешёвых шариковых авторучек торчащих из
гранёного стакана. Подавшие записки и купившие свечи, прихожане
передвигались в центр храма, где на узорчато-резном (не иначе - Семёновой
работы) аналое лежала старинная, без оклада, икона, утопающая в окружении, с
удивительным вкусом подобранных, деликатно и в тоже время богато мерцающих
живых цветов (ай да Нина - молодец!). Степенно покрестившись и поцеловав эту
икону, люди ставили разной величины свечи на два больших, стоящих наподобие
почётного караула с двух сторон от иконы, подсвечника, молились и
растекались далее по храму живыми перешёптывающимися ручейками к другим
иконам и другим подсвечникам. Так продолжалось какое-то время, пока очередь
у свечного ящика не истаяла почти полностью, мать Серафима, оставив Анну в
одиночестве не скрылась за боковой дверью центрального алтаря, а прихожане,
в большинстве своём не закончили обряд расставления свечей и целования икон.
Колокола снаружи смолкли. Я потихонечку пробрался в переднюю часть храма и
тихой мышью проскользнул в левый угол где, за старинной тусклой крещальной
купелью, покрытой увенчанной маленькой луковкой с крестом крышкой, мой
зоркий глаз приглядел простую деревенскую лавочку (а, вдруг с непривычки
устану?). К тому же, по моим расчётам, из этого уголка мне будет хорошо
видно всё происходящее.
- Правильно, Лёшенька, хорошее место выбрали - раздался радостный
шёпот, неизвестно как оказавшейся рядом Клавдии Ивановны - я завсегда
туточки становлюсь!
Место действительно было удачным. Передо мной справа, на возвышении, в
альбомах по древней архитектуре называемом "солея", раскрывалась панорама
иконостаса, старого, с глубокой горельефной резьбой, изображающей
виноградные гроздья вперемежку с виноградными же листьями, и другие, более
мелкие растительные орнаменты. Позолота иконостаса потускнела от времени,
местами даже слегка подшелушивалась. Иконы всех четырёх возносящихся к
куполу рядов иконостаса были тёмные, с просвечивающей сквозь
тускло-коричневатую олифу бледной зеленью фона (что-то похожее я видел в
альбоме Симона Ушакова) и посверкивающими проблесками глазных белков. От
икон веяло строгостью и теплотой. В правом углу иконостаса, в отгороженном
иконами закуточке, собрались, очевидно, певчие - мужчины и женщины, человек
наверное двенадцать. Большинство - скромно, по городскому одетые, среди них
несколько явно деревенских старушек и две тоненькие, деревенские же,
девочки-подростка. Мальчик лет тринадцати, в несколько длинной ему золотой
церковной одежде, раскладывал какие-то книги на широком деревянном аналое
разделённом на "этажи" реечками-полочками.
- Серёженька, который в стихаре мальчик, наш соловушка звонкий -
псаломщик, именинник ведь завтра, ангелочек наш чистый - шепотом пояснила
Клавдия Ивановна - Радонежский-то чудотворец Сергий - Серёженькин Ангел
покровитель!
- Так, завтра праздник Сергия Радонежского?
- Его, его, Алёшенька, всероссийского нашего Игумена, столпа русского
монашества, исцелителя девочки моей, Катеньки, милостивого! Вон она сама,
видишь? - поближе к его иконе с мощевичком, встала, молится голубушка моя
многострадальная!
Посмотрев, я увидел Катю, медленно и сосредоточенно накладывающую на
себя крестное знамение. Весь её облик был - воплощённая кротость и