"Татьяна Толстая. День (сборник рассказов, эссе и фельетонов)" - читать интересную книгу автора

В 1980 году, в припадке разведения клубники, мы перекопали бурьян в том
углу сада, где, по смутным воспоминаниям старожилов, некогда цвел и
плодоносил аптекарский эдем. На некоей глубине мы откопали некий большой
железный предмет, испугались, выслушали заверения тех же старожилов, что это
не снаряд, потому что во время войны сюда ничего не долетало, опять
испугались и зарыли это, притоптав. Когда перекладывали печку, ничего
янсоновского не нашли. Когда меняли печную трубу - тоже. Когда кухня
провалилась в подпол, а рукомойник в курятник, - очень надеялись, но
напрасно. Когда заделывали огромную дыру, оставленную пролетариатом между
совершенно новой трубой и абсолютно новой печью, - нашли брюки и
обрадовались, но это были наши же собственные брюки, потерянные так давно,
что их не сразу опознали. Янсон рассеялся, распался, ушел в землю, его мир
был уже давно и плотно завален мусором четырех поколений мира нашего. И уже
подросли такие возмутительно новые дети, которые не помнили украденной
любителями цветных металлов таблички "М. А. Янсонъ", не кидались друг в
друга сотнями маленьких-маленьких пробочек, не находили в зарослях крапивы
белый зонтик заблудившейся, ушедшей куда глаза глядят валерианы.
Летом прошлого, 1997 года, обсчитавшись сдуру и решив, что даче нашей
исполняется полвека, мы решили как-нибудь отпраздновать это событие и купили
белые обои с зелеными веночками. Пусть, подумали мы, в том закуте, где
отваливается от стены рукомойник, где на полке стоят банки засохшей олифы и
коробки со слипшимися гвоздями, - пусть там будет Версаль. А чтобы дворцовая
атмосфера была совсем уж роскошной, мы старые обои отдерем до голой фанеры и
наклеим наш помпадур на чистое. Евроремонт так евроремонт.
Под белыми в зеленую пташечку оказались белые в синюю рябу, под рябой -
серовато-весенние с плакучими березовыми сережками, под ними лиловые с
выпуклыми белыми розами, под лиловыми - коричнево-красные, густо записанные
кленовыми листьями, под кленами открылись газеты - освобождены Орел и
Белгород, праздничный салют; под салютом - "народ требует казни кровавых
зиновьевско-бухаринских собак"; под собаками - траурная очередь к Ильичу.
Из-под Ильича пристально и тревожно, будто и не мазали их крахмальным
клейстером, глянули на нас бравые господа офицеры, препоясанные, густо
усатые, групповой снимок в Галиции. И уже напоследок, из-под этой братской
могилы, из-под могил, могил, могил и могил, на самом дне - крем "Усатин" (а
как же!) и: "Все высшее общество Америки употребляет только чай Kokio букет
ландыша. Склады чаев Дубинина, Москва Петровка 51", и: "Отчего я так красива
и молода? - Ионачивара Масакадо, выдается и высылается бесплатно", и:
"Покупая гильзы, не говорите: "Дайте мне коробку хороших гильз", а скажите:
ДАЙТЕ ГИЛЬЗЫ КАТЫКА, лишь тогда вы можете быть уверены, что получили гильзы,
которые не рвутся, не мнутся, тонки и гигиеничны. ДА, ГИЛЬЗЫ ТОЛЬКО КАТЫКА".
Начав рвать и мять, мы все рвали и мяли слои времени, ломкие, как
старые проклеенные газеты; рвали газеты, ломкие, как слои времени: начав
рвать, мы уже не могли остановиться, - из-под старой бумаги, из-под
наслоений и вздутий сыпалась гонкая древесная труха, мусорок, оставшийся
после древоточца, после мыши, после Янсона, после короедов, после мучного
червя с семейством, радостно попировавших сухим крахмалом и оставивших после
себя микрон воздушной прокладки между напластованиями истории, между
тектоническими плитами чьих-то горестей.
Литература - это всего лишь буквы на бумаге, - говорят нам сегодня.
Не-а. Не "всего лишь". В этой рукомойне, пахнущей мылом и подгнившими