"Татьяна Толстая. День (сборник рассказов, эссе и фельетонов)" - читать интересную книгу автора

Я беру карандаш и провожу по полоске линию: бесполезно, все равно
ничего не понять, у всех вещей па свете есть наружная и внутренняя сторона,
а у этой - одна, только одна, всегда одна, это какой-то обман, это неправда,
так не бывает!
У государственной открытки - две простые стороны: на одной красная
лента восьмерки, запрещенная, женская, преступная лента, змея, кусающая саму
себя за хвост; под ней веточка мимозы, - цыганского, несуществующего в
природе растения, - оно появляется раз в году, весенними вечерами, оно
светит желтыми шариками в питерском сыром мраке, его приносят домой, и оно
сейчас же умирает, не выдержав насилия.
На другой стороне картонки - белая, разлинованная поверхность, и на
ней, под диктовку краснолицых, толстых надсмотрщиков, пристукивающих
костяшками пальцев по столу, мы покорно пишем: "Дорогая мама! Желаю тебе
счастья в личной жизни... успехов в труде... мирного неба над головой".
Крупным, как тыквенные семечки, семилетним почерком я вывожу на меловой
бумаге государственные, пустые слова. Чужие слова, потому что своих у меня
еще нет. Ладони мои покрыты бородавками, - бородавки заразны и перебегают от
школьника к школьнику, - скоро весь класс, весь "коллектив", все "дружные
ребята" покроются ими, потому что все должны быть как один, потому что так
говорит огромная женщина с костяшками, и женщина в синем чехле, со стальными
зубами, и слепой ильич, задыхающийся от гладиолусов, - все, все должны быть
как один. На спине моей - черный бант в косе... наверно, черный, должен быть
черный, как государственная ночь, но я дергаюсь и проверяю испуганно: точно
ли? не цветет ли там, сзади, между лопаток, беззаконие и беззащитность? не
принесла ли я с собой в эту коричневую, глухую тюрьму милую домашнюю метку,
милый, домашний цветок на поругание и осмеяние? - но и этих слов у меня еще
нет, как нет никаких слов, чтобы крикнуть - кому? - об унижении и
поругании - каком? чего? - откуда я знаю!
Я подписываюсь: "Твоя дочь Таня". Я думаю без слов, я представляю, как
я понесу эту страшную, государственную карточку, эту заразную бородавку в
дом, маме, ни о чем не подозревающей маме, как я принесу ей эти
неправильные, лживые слова, - без запаха, без поцелуя, без чувства, без
невысказанной нежности, без тех снов с сердцебиением, когда она выпускает
мою руку и растворяется в толпе, - а я беззвучно кричу ей вслед, - я принесу
и поднесу ей эту страшную, бородавчатую, мертвую карточку, и она испуганно
уставится на красную восьмерку со стальными государственными зубами... я
заражу дом, и мертвая мимоза бородавками расползется по маминым рукам.
... Я иду домой, проходными дворами, мимо почерневших и осевших
сугробов, и по Кировскому проспекту, освещенному негаснущей, весенней,
желтой зарей, и через мостик, и мимо цыганок, темными тенями стоящими на
перекрестках, в сгущающихся сумерках; я не вижу, что они делают, не вижу,
что у них в руках, - только запах, - райский, желтый, южный, - веет мне
вслед, - мамин запах, мой запах, ничей, свободный, женский, весенний,
вечный, невыразимый, без слов.
Я подхожу к дому, высящемуся надо мной серой громадой: окна уже
зажглись, хлопья вечерней музыки валятся из форточек, небо охвачено желтым
пожаром, смутное чувство томит, и я не знаю, что с ним делать. Я не знаю,
что делать с собой, и кто я, и что мне надо думать, и какие бывают слова, и
за что наказывают человека, и что ему можно, и что ему нельзя.
В моем ранце - мертвая карточка, чумной билет; мне велели передать его