"Татьяна Толстая. День (сборник рассказов, эссе и фельетонов)" - читать интересную книгу автора

завуча, огни; у сына проступило вдохновенное лицо, словно у Огарева на
Воробьевых горах. "Это интересно, - одобрил папа. - Сколько?" - "Один". -
"Еще сделать можешь?" - шепнул папа. "Мы - фарцовщики", - очень тихо
поделился сын. "Мы спросим", - сказали мои дети. - "Очень обяжешь, дружок.
Есть интересные предложения", - тепло напутствовал отец.
Мои дети вернулись к столу, где мы собирали хлеб в полиэтиленовые
мешки, чтобы есть его ночью. "Знаете, там - воры, они хотят долларов", -
сказали дети. Что делают воры в Доме Писателей? - подумала а, а потом опять
подумала, и не удивилась. Мои дети обманули папу с сыном, не заключили с
ними выгодных сделок, и еще два дня я смотрела, как они сидят там в
ожидании, бледные, черные, в углу, с лицами зверей, почуявших весну, а потом
они куда-то пропали.
Телефоны работали, и мы узнали, позвонив по телефону, что в Репине, в
Доме Композиторов, за деньги можно купить теплые щи. До Репина было далеко,
и мела метель. Среди нас были старые люди, до Репина им было не добрести. Но
у писателей были финские сани - вроде стула на полозьях, и мы посадили наших
старых людей на сани, и встали сзади на полозья, и, отталкиваясь ногой,
проехали несколько километров по улицам этого снежного поселка, среди
занесенных сугробами, вымерших академических дач, и потом с горы - вихрем, к
заливу, и потом вдоль замерзшего залива, туда, где светились приветливые
огни, туда, где сохранились чудесные продажные буфетчицы, согласные дать
разбавленного супу чужакам из соседнего творческого союза.
Потом эти прекрасные женщины дали нам растворимого кофе того типа, что
вызывает некроз кишок, но нам было хорошо и тепло, и сила духа победила
некроз, и ничего плохого с нами не случилось. И еще они продали нашим старым
людям коробку шоколадных конфет по цене алмаза "Кохинор", и подсели к нам за
стол, и рассказали про своих несчастных дочерей и подлых зятьев, и про то,
какие чудесные, творческие люди гостили у них в Доме, и про то, как
талантливые композиторы всегда просят отдельные коттеджи, и вешают на стену
ковры и подушки, а менее талантливые композиторы выходят в мороз к этим
отдельным коттеджам и, приложив ухо к стене, подслушивают творческий процесс
талантливых, чтобы списать у них музыку и выдать за свою, но талантливые
настороже, да и стена вся в подушках, и ничего неталантливым не достается,
но они тоже люди и тоже хотят теплого супу. И пусть они едят суп, если
хотят.
И пусть они едят, они тоже люди! Отметим же чем-нибудь некруглую
годовщину декабря 1991 года, дадим кому-нибудь то, чего ему давать не
полагается! Мы вернулись в Ленинград, а тут и мой отец приехал из Москвы с
добычей: делегатам Российского парламента выдавали по шесть таблеток
аспирина, но он встал в очередь два раза, и ему дали двенадцать, сделали
вид, что не заметили, как он схитрил.
Кто как, а я свои годовщины отмечу: день, когда отец вернулся домой в
1991 году и плакал. Он купил в буфете пирожков и гордо собрался нести добычу
домой, когда старая дама, его ровесница, робко бредшая мимо, спросила
его:... пирожки что, по пять копеек?... - "Нет, по двенадцать", - отвечал
отец. - "О, - сказала дама с сожалением, - это я не могу себе позволить". -
И он сунул ей кулек в руки, и бежал прочь, старый человек, не
оборачиваясь, - от этого Достоевского стыда и ужаса, от того, что не мог не
сунуть ей кулек; оттого, что знал, каково ей с этим кульком в руках там
остаться; оттого, что ничем ничего не поправишь и ни перед кем не