"Алексей Николаевич Толстой. Егор Абозов (Роман не закончен)" - читать интересную книгу автора

Изнутри послышались быстрые шаги, и голос Бело-копытова произнес:
- Войдите, дверь не заперта.
Прихожая была высокая, длинная и узкая; у стен прислонены холсты,
подрамники и картины; до потолка висели эстампы, едва теперь различимые;
все это освещала масляная лампочка в два огонька, распространяя сладковатый
запах тления. В конце коридора, отогнув портьеру, в свету стоял
Белокопытов, в бархатном пиджачке и в черной шапочке.
- Я тебя по двери нашел, вижу - художник живет, - проговорил Егор
Иванович, распутывая шарф и снимая калоши.
- Я вытираю кисти о дверь, когда прихожу. Это ей придает живописный
вид и бесит моих соседей. Я беден и тщеславен, друг мой, запомни.
Белокопытов с усилием двинул занавес: кольца наверху звякнули,
скользнули по медному пруту, и Егор Иванович оказался в мастерской. Прямо
против него всю стену занимало окно со множеством стекол; по сторонам его в
двух канделябрах горели свечи. Направо висела вторая портьера серого сукна,
неплотно задернутая, чтобы виден был угол огромной постели и красного же
дерева туалет со множеством фарфоровых статуэток и флакончиков, отраженных
в старинном, чуть завуаленном зеркале.
Налево от окна стояло вольтеровское кресло перед крошечным письменным
столиком, с витыми ножками, ящичками и множеством пустяковых вещей.
Подальше в углу - диванчик и креслица, обитые синим кретоном, с нашитыми по
нему розами; здесь на высокой, витой подставке горел третий канделябр.
Напротив окна висело большое трюмо, опрокидывая в зеленоватой своей
поверхности всю комнату и огоньки города, лежащего глубоко внизу.
Посреди мастерской стояли на столе вазы с цветами, фруктами и
бутылочки ликера. Повсюду по сукнам, коврикам, пестрым платкам раскиданы
подушки и пуфочки. На стенах масляные картины, мольберт и два больших
холста, задвинутые в угол. Пахло красками, левкоями и табаком. Егор
Иванович опустился на первый же пуфчик; Белокопытов облокотился о высокий
подоконник и, не выпуская изо рта коротенькой трубочки, сказал:
- Тебе повезло. Писатели начинают с грязного трактира, где говорят о
нутре, поглощая пиво, и пьяными слезами плачут за матушку Россию. В кабаках
и ночлежках погибает из десяти девять талантов. Ты прилетел прямо на свет:
смотри, - он положил растопыренные пальцы на стекло и обернул туда голову,
- сколько огней! Но во всем городе светится одна точка - это мы. Мы
таинственны, мы притягиваем, на нас летят. В трактирах спиваются, а близ
нас погибают от более тонкого яда. Я предупреждаю тебя, Егор!
Он пыхнул три раза трубкой. На фоне окна его профиль был острый и
надменный. Егор Иванович спросил:
- Ты живешь один?
- Да. Женщины задают мне этот вопрос каждый день. У меня есть двадцать
скверных привычек. Для чего я должен иметь их сорок? Жить одному холодно,
но чисто. В сумерки я гляжу, как загораются огни города, и мне грустно и
хорошо. Вместо этого я почему-то должен отравлять жизнь другому существу. Я
не женюсь, потому что не хочу сидеть непрерывно в грязной тарелке от только
что съеденной еды.
- Я все-таки не так думаю. Если бы я полюбил, я бы устроил свою жизнь
лучше и чище, чем она есть сейчас, - ответил Егор Иванович, присаживаясь
поближе, - все дело в том, как полюбить! Вот у меня есть большой друг,
хорошая женщина, простая, грустная, необычайно высокой души. А я знаю,