"Алексей Николаевич Толстой. Гобелен Марии-Антуанетты (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

щуря продувные зенки, а царь и царица молитвенно глядят ему на масленую
бороду, не смеют моргнуть.
Когда хотелось выпить, царь шел в офицерское собрание. Звали полковых
трубачей, пили, закусывали, а на следующий день он потихоньку от царицы
вздыхал, держась за голову. Правда, он не вытачивал табакерок подобно
Людовику французскому, но зато удачно занимался фотографией, или, мурлыкая
что-нибудь однообразное, играл сам с собой на бильярде, или почитывал
рассказы Аверченки, прыская со смеху. Он любил в час сумерек стоять с
папиросой у окна и смотреть, как льет мелкий дождик на елки и кусты, за
которыми сидели, боясь обнаружиться, веснушчатые сыщики из охранки, в
котелках, надвинутых на уши.
Царица на своей половине вышивала салфеточки и думала, думала,
сдвинув брови, о многочисленных врагах, о нераскрытых кознях против ее
семьи, о неблагодарном, распущенном, скандальном народе, Доставшемся ей в
удел, о несчастном характере мужа, не умеющего заставить себя уважать и
бояться. Иногда, опустив вышивание, она зло постукивала наперстком по
ручке кресла, и невидящие глаза ее темнели. За ширмой на столике стояла
чудотворная икона с колокольчиком; часто, опустившись перед ней на колени,
она молилась, ожидая чуда, когда сам собой зазвонит колокольчик.
Согласитесь сами - не весело летели годы в Александровском дворце. И
совсем уже стало мрачно, когда царь и наследник уехали на войну, а царица
надела полотняную косынку и серое платье с кровавым крестом на груди. В
Версале весело по крайней мере пожили перед смертью - было чем помянуть
прошлое, когда палач на помосте гильотины скручивал руки и резал волосы на
затылке. А здесь? Будь у меня скулы - свернула бы их со скуки. Стоило этим
людям мазаться мирром, чтобы существовать в таком унынии и всеобщей
ненависти!
И вот, с некоторого времени я заметила, что царица стала как-то дико
на меня коситься. Остановится, стиснув на животе руки, и низенький лоб ее
собирается в гневные морщины, будто она силится что-то понять и что-то
преодолеть. За переплетами окон сыплет снегом декабрь, на котелках
сыщиков, дующих в кулаки под кустами, белеют сугробчики. И царица ходит,
ходит, раздувая ноздри от бессильного гнева. Увы, у нее не было власти
повесить хотя бы даже председателя Государственной думы. Враги - повсюду;
все ощетинилось против нее.
В одну из таких минут она получила известие, которое сломило ее:
духовный мужичок, ее единственный друг и руководитель, был найден под
мостом в проруби - связанный и с проломанным черепом. Об этом сообщила ей
любимая фрейлина, упав в отчаянных слезах на ковер. Царица мертвенно
побледнела, пошатнувшись - прислонилась негнущейся спиной к моему
багровому платью: "Мы погибли, некому больше предстоять за нас перед
богом", - сказала она. В сумерки, одетая в черное, в черном платке,
опущенном на лицо, она незаметно пробралась между сыщиками, и я долго
видела на снегу ее удаляющуюся фигуру: она шла рыдать над гробом духовного
мужичка, тайно привезенного из Петербурга в уединенное место, в деревянную
часовенку.
В последний раз я видела царицу глубокой ночью, когда отдаленное
зарево светило в замерзшие окна, багровый свет дышал над вершинами елей:
где-то что-то горело. В гостиной было темно и тепло, во дворце все спали.
Вдруг скрипнула половинка высокой двери, и я увидела царицу; она была в