"Алексей Николаевич Толстой. Рассказы Ивана Сударева (про войну)" - читать интересную книгу автора

- Ты скажи - страшно на войне-то? - перебивала она, глядя ему в лицо
темными, его не видящими глазами.
- Да, конечно, страшно, мамаша, однако - привычка.
Пришел отец, Егор Егорович, тоже сдавший за эти годы, - бородку у
него как мукой осыпало. Поглядывая на гостя, потопал на пороге разбитыми
валенками, не спеша размотал шарф, снял полушубок, подошел к столу,
поздоровался за руку, - ах, знакомая была широкая справедливая
родительская рука! Ничего не спрашивая, потому что и без того было понятно
- зачем здесь гость в орденах, сел и тоже начал слушать, полуприкрыв
глаза.
Чем дольше лейтенант Дремов сидел неузнаваемый и рассказывал о себе и
не о себе, тем невозможнее было ему открыться, - встать, сказать: да
признайте же вы меня, урода, мать, отец! Ему было и хорошо за родительским
столом и обидно.
- Ну что ж, давайте ужинать, мать, собери чего-нибудь для гостя. -
Егор Егорович открыл дверцу старенького шкапчика, где в уголку налево
лежали рыболовные крючки в спичечной коробке, - они там и лежали, - и
стоял чайник с отбитым носиком, он там и стоял, где пахло хлебными
крошками и луковой шелухой. Егор Егорович достал склянку с вином, - всего
на два стаканчика, вздохнул, что больше не достать. Сели ужинать, как в
прежние годы. И только за ужином старший лейтенант Дремов заметил, что
мать особенно пристально следит за его рукой с ложкой. Он усмехнулся, мать
подняла глаза, лицо ее болезненно задрожало.
Поговорили о том и о сем, какова будет весна и справится ли народ с
севом и о том, что этим летом надо ждать конца войны.
- Почему вы думаете, Егор Егорович, - что этим летом надо ждать конца
войны?
- Народ осерчал, - ответил Егор Егорович, - через смерть перешли,
теперь его не остановишь, немцу - капут.
Марья Поликарповна спросила:
- Вы не рассказали, когда ему дадут отпуск, - к нам съездить на
побывку. Три года его не видала, чай, взрослый стал, с усами ходит... Эдак
- каждый день - около смерти, чай, и голос у него стал грубый?
- Да вот приедет - может, и не узнаете, - сказал лейтенант.
Спать ему отвели на печке, где он помнил каждый кирпич, каждую щель в
бревенчатой стене, каждый сучок в потолке. Пахло овчиной, хлебом - тем
родным уютом, что не забывается и в смертный час. Мартовский ветер
посвистывал над крышей. За перегородкой похрапывал отец. Мать ворочалась,
вздыхала, не спала. Лейтенант лежал ничком, лицо в ладони: "Неужто так и
не признала, - думал, - неужто не признала? Мама, мама..."
Наутро он проснулся от потрескивания дров, мать осторожно возилась у
печи; на протянутой веревке висели его выстиранные портянки, у двери
стояли вымытые сапоги.
- Ты блинки пшенные ешь? - спросила она.
Он не сразу ответил, слез с печи, надел гимнастерку, затянул пояс и -
босой - сел на лавку.
- Скажите, у вас в селе проживает Катя Малышева, Андрея Степановича
Малышева дочь?
- Она в прошлом году курсы окончила, у нас учительницей. А тебе ее
повидать надо?