6

Стрелковый полк, в который вливались два пехотных батальона Истомина и пулеметная рота Оленича, расквартировался в Баксанском ущелье в тесноте небольшого поселка Тырныауз.

Почти одновременно с подразделениями живой силы прибывали обозы с боеприпасами, продовольствием, обмундированием. Оленич понимал, что переформировка не может быть длительной и полку будет приказано выйти в ближайшее время из Баксанского ущелья навстречу противнику.

Времени для переформировки мало, и Оленич не удивился, что командование полка назначило на утро смотр пулеметной роты. С трудом пересиливая болезненную немощь в теле, с подъема приказал приготовить личный состав, матчасть и все небольшое ротное хозяйство к смотру. Тимко в роте уже не было — его еще вчера забрал к себе Истомин, пообещав прислать нового старшину, но пока никто не появлялся, и Оленич поручил всю подготовку старшему сержанту Туру.

Полковое начальство прибыло неожиданно и деловито. Оленич построил роту в полном боевом снаряжении. Командир полка, еще не старый, чернявый, худощавый и подтянутый полковник Ключников, немного картинно хмуря брови, выслушал рапорт, комиссар ободряюще усмехался, а начальник штаба, сухонький и язвительный майор Приклонский, чем-то похожий на Истомина, придирчиво осматривал экипировку чуть ли не каждого бойца, готовность оружия, даже проверил, заправлены ли кожухи станковых пулеметов водою. Потом подозвал Соколову и спросил резко:

— Вши есть?

— Никак нет, товарищ майор.

Развернул карту и подозвал Оленича.

— Здесь ущелье сужается и поворачивает в сторону. Передовое охранение передало предупреждение, что по ущелью движется колонна противника. Ваши действия, лейтенант?

— Товарищ майор, у меня нет карты: штаб полка еще не выдал.

Начальник штаба удивленно посмотрел на лейтенанта, покраснел от гнева и недовольства:

— Как разговариваете, лейтенант?

— У меня нет карты, — медленно и спокойно повторил Оленич. — Разрешите ориентироваться на местности? Задачу ставить всей роте или подразделению?

— Вы слишком много разговариваете. Берите четыре пулемета. Действуйте на местности.

— Командиры пулеметных отделений первого взвода, ко мне!

Когда Райков, Гвозденко, Тур и Коляда подбежали, Оленич указал им места для пулеметных позиций, определил, какой пулемет должен быть сориентирован для стрельбы по воздушным целям, выделил в каждом отделении гранатометчика. Ему было приятно смотреть, что сержантский состав действует умело, быстро и скрытно. Оленич доложил о готовности пулеметного подразделения вести прицельный огонь. Начальник штаба, видимо, несколько успокоился и примирительно констатировал:

— Для кавалериста — неплохо. Решение вами принято правильно. Но, на мой взгляд, первый пулемет следовало бы выдвинуть немного выше: в секторе поражения есть мертвая полоса — мешает вот тот камень.

— Так точно, товарищ майор, действительно пулемет надо поднять выше. Разрешите подать команду?

— Отставить, — приказал полковник. — Отбой. Вам предстоит выполнить очень важное и трудное боевое задание, лейтенант. Представьтесь!

— Лейтенант Оленич.

— Да, лейтенант Оленич. На задание пойдете с этим взводом. Как я понимаю, это лучший взвод в роте? В вашем распоряжении двадцать четыре часа на подготовку к рейду. Для проработки операции прошу прибыть в штаб полка к восемнадцати часам.

— Есть!

Командование полка удалилось. Лишь теперь Оленич почувствовал, как много отдал сил за эти три часа, как смертельно, непреодолимо устал. Еле доплелся до двухэтажного домика, где на втором этаже ему отведена комната, и свалился в постель.

Но к вечеру жар спал. В восемнадцать часов он был в штабе полка. Это оказалось совсем рядом — не более ста шагов. Там уже толпилось несколько офицеров, знакомым оказался лишь капитан Истомин. Андрей обрадовался ему, да и капитан тоже приветливо усмехнулся, встретив его. Пожалуй, впервые на лице Истомина появилось что-то похожее на улыбку.

Как бы там ни было, а Истомин — кадровый, опытный офицер, участвовал в польской кампании тридцать девятого, на Халхин-Голе, и в финской войне — может многому научить. Общение с ним полезно, особенно молодому офицеру. Были в характере Истомина черты, которые Оленичу не нравились: сухая педантичность в соблюдении субординации, подчеркнутое исполнение уставных положений и чересчур строгая требовательность к младшим командирам. А один случай просто возмутил Оленича.

В первые дни обороны Минеральных Вод, все время нарастая, шла ружейно-пулеметная пальба, но когда на шоссе из-за пригорка показались немецкие танки, положение сразу осложнилось. Передний вражеский танк пошел по мосту через Куму. Взрывные устройства не сработали. Капитан Истомин подал команду открыть огонь из пушек-сорокапяток и противотанковых ружей. Но пушку заклинило, а наводчик противотанкового ружья так растерялся, что не мог даже послать патрон в патронник.

Рассвирепевший Истомин кричал:

— Пэтээр! Огонь!

Солдат обернулся к Истомину, и стоявший рядом с капитаном Оленич увидел и запомнил человека крупного телосложения, его растерянное лицо и ненависть в глазах.

Другие бойцы кинулись наперерез танкам: сержант Райков подбил первый, а Хакупов выбежал даже на мост и подорвал гранатами второй, что задержало продвижение вражеских машин на целый день. Но наводчик пэтээра стоял в окопе и повторял:

— Да что мы против силы божьей!

— Как фамилия?!

— Крыж…

— Трус! Предатель! — крикнул в гневе Истомин, выхватывая из кобуры пистолет. — Расстрелять! Кто командир?

И солдат в страхе упал на дно окопа.

На Оленича это произвело тягостное впечатление. Уже после боев в городе, когда вышли из окружения и углубились в горы, как-то на привале Оленич высказал капитану свое неодобрение. Но тот даже не нахмурился, не обиделся, а объяснил спокойно и даже равнодушно:

— Я того пэтээровца приметил еще в Кропоткине: он подобрал вражескую листовку и тайком, спрятавшись в кустах, читал.

Оленич не нашел что возразить, но все равно неприятный осадок остался от того, что капитан с пистолетом наскочил на растерянного солдата.

Но вот встретившись в штабе стрелкового полка, он увидел просветленное лицо капитана. Можно было подумать — Истомин обрадовался встрече с ним. А тут еще и дружеский тон разговора, и к тому же обращение на «ты»… Все это совсем озадачило Оленича.

— Как тебе новое начальство? Да, командиром батальона-два назначен майор Полухин. Но я с ним еще не знаком. Мне рассказывал Дорош, что тебя распекал начальник штаба, но ты держался молодцом.

— Было немного, — неопределенно ответил лейтенант, настороженный таким обращением Истомина. — Начальник штаба хотел свою вину переложить на меня.

— Наивен ты, лейтенант! Начальство всегда праведно.

— В этом я убедился, служа рядом с вами.

— Не лезь на рожон. Ты обязан соглашаться со мною, — улыбнулся Истомин скупо и непривычно. — Никогда не дразни гусей. Лучше пригласи меня вечерком на чай.

— Приглашаю. Я что-то себя неважно чувствую, чай будет кстати. — Оленич кивнул на комнату, где размещалась строевая часть: — Как думаете, дадут мне старшину? Вы ведь Тимко забрали напостоянно?

— Да. Он мне подходит, такой же служака, как и я. Тебе надобно какого-то франта.

Вернувшись в свою комнату и распорядившись относительно чая, Оленич почувствовал недомогание, как тогда в горах: тело обессилело, сделалось вялым, резало в глазах, в груди возник легкий жар. Не ожидая, пока Еремеев согреет чай, выпил большую кружку воды и прилег на деревянный топчан. По лицу катился пот, и Еремеев, увидев состояние своего командира, покрутил головою, пробормотал:

— У вас лихорадка, товарищ лейтенант.

— Не выдумывай. Наверное, переутомление. Да и сильно я понервничал.

Еремеев молча вышел из комнаты и вскоре привел фельдшерицу Соколову. Она сразу определила:

— У тебя малярия. Самая настоящая… Нужен хинин. А где его взять?

Но он почти не слышал ее слов, сознание его расплылось. Пытался подняться и падал, обессиленный, словно проваливался в пропасть. Когда прояснялось сознание, начинался озноб: его било так, словно топчан под ним ходуном ходил. В таком состоянии на рассвете он увидел в своей комнате чье-то знакомое, но забытое лицо и подумал, что бредит. Позвал Еремеева, но когда ефрейтор подошел, видимо, не поверил и стал звать Соколову.