20

Андрей уговорил Николая остановиться у Криницких. Кубанов сразу же сказал, что пойдет на почту, чтобы переговорить с редакцией. Он зашел за Эдиком: вдруг какое задание будет из отдела иллюстрации? Ответственный секретарь, узнав, что рядом с редактором находится фотокорреспондент, попросил срочно прислать снимок о жизни госпиталя.

— Слыхал? — спросил Кубанов Эдика. — Надо работать, а не дурить.

Потом Кубанов попросил соединить его с клиникой невралгии и начал рассказывать об Олениче, и Эдик понял, что редактор говорит с той самой женщиной, на даче которой они были с шефом. Но, вслушиваясь в разговор, понял, что женщина оправдывается и говорит, что все минуло, что у нее семья, старший сын уже в армии, и просила передать капитану, чтобы не обижался, ехал лечиться и устраивал свою жизнь.

Эдик заметил, что возвращался в госпиталь Кубанов в приподнятом настроении. Во дворе госпиталя любовался домиком Криницких, потом попросил Эдика сделать видовую открытку в цвете: на память.

«Картинка что надо! — подумал Кубанов, разглядывая теремок в стиле старинных фамильных замков, какие он видел в альпийских предгорьях во время войны. — Куда, к черту, Андрей срывается? Да это же райский уголок! Горный, чистый воздух, красивая панорама природы, тишина, роскошный коттедж, красавица, любящая и заботливая. На дьявола ему те таврические степи? Что он, пахать и сеять собирается? Какая там жизнь? Только и того, что море и солнце? Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья? Пожалуйста, поезжай туда на два-три летних месяца и принимай солнечные и морские ванны! А потом сюда, в уютный уголок, в тишину! Ах, Андрей, Андрей! Упрямый как бык!»

На дорожке появился незнакомый смуглолицый паренек: Кубанов с любопытством всматривался в юношу, который чем-то походил на Людмилу. Может быть, смуглостью кожи и темными волосами? Может, глазами? Нет, у паренька глаза просто темно-карие, почти черные, а у нее, как ему показалось, были цвета перезрелых вишен.

— Как звать? — обратился Кубанов к юноше. — И кто ты есть?

— Виктор Калинка. Сын Андрея Петровича. А вы — Кубанов Николай Григорьевич? Я о вас много чего знаю. Капитан рассказывал о вас легенды.

Но Кубанов, казалось, не слышал, о чем говорил парень, он напряженно старался сообразить: какой сын, откуда? Почему же Андрей ничего о нем не сказал? Странно. Казалось, что в его жизни все стало ясно. И вот загадка: сын.

Виктор отворил дверь в дом, а Кубанов никак не мог отрешиться от раздумий, но Эдик вывел его из задумчивости:

— Во дает капитан! Безногий, а шустрый!

Кубанов очнулся, нахмурился и бросил своему спутнику:

— Отставить зубоскальство?

— Ладно, шеф! Постараюсь быть посторонним в ваших делах.

Очутились в прихожей с четырьмя дверями и деревянной лестницей на второй этаж. К ним вышел хозяин квартиры Гордей Криницкий. Кивнув Эдику как знакомому, подошел прямо к Кубанову и, протягивая руку для приветствия, с улыбкой произнес:

— Жаль, что не получилось сюрприза! Мы с сестрой хотели пошалить и обрадовать Андрея неожиданностью. Видно, судьба не любит таких шалостей. Прошу, Николай Григорьевич, проходите в биллиардную — там просторно и прохладно. И можете курить, если страдаете этим недостатком.

— Гордей Михайлович, у вас тут райский уголок! — воскликнул Кубанов, озираясь. — И чего это Андрей вздумал покидать его?

Оленич, спускаясь со второго этажа, слышал, о чем идет разговор.

— Мне рекомендовал Колокольников ехать к морю, чтобы избавиться от своего проклятого недуга. Разве это не причина? Разве этого не достаточно, чтобы изменить местожительство?

— Да, конечно, — мягко начал уступать Кубанов. — Только пойми, что оздоровительный сезон в тех местах, куда тебя направляют, длится всего лишь три-четыре месяца — с июня по сентябрь. А остальное время там мерзко. Ты ведь можешь ездить туда на время бархатного сезона.

— Ты забываешь, что здесь я не дома… Пойми! — Оленич вдруг выпрямился и даже нервно пристукнул костылями, как бы показывая, что он калека и никому не нужный человек. — Я себя не хочу обманывать. И никого, кто ко мне относится с уважением. Не хочу быть нахлебником! Мне тяжело чувствовать себя приживалой…

Тут вмешался Эдик. Он сказал спокойно и насмешливо, обращаясь к Оленичу:

— Капитан, женитесь на Людмиле Михайловне — и будете дома!

— Ты бьешь прицельно, парень! — Оленич повернулся к Эдику и даже сделал к нему шаг. — Ты способен загадить даже место пира. Валяй дальше! Пусть твой шеф посмотрит, каков у него служитель прекрасного.

— Обещал ведь не вмешиваться в наши разговоры, — с досадой проговорил Кубанов.

Но Эдик только осклабился:

— Что тут такого? Я ведь высказал самую рациональную мысль, которая всех бы устроила и всех вас примирила бы. Тем более, что все это непременно случится… Ну, я пошел к Виктору: у нас, молодых, все гораздо проще.

Трое мужчин смотрели вслед Эдику, и каждый из них по-своему думал над его словами. Но первым вслух высказался Гордей Михайлович:

— По крайней мере, всю эту замалчиваемую лирику и стыдливую интимность он свел к прозаической практической проблеме.

Андрей вдруг стукнул костылем:

— Да поймите же: есть Людмила Михайловна! И все, что мы здесь говорим, в той или иной степени касается ее. Почему мы без нее хотим решить все проблемы? А ведь она самое главное действующее лицо.

— Кажется, ты прав, — произнес Гордей вставая. — Она уже накрыла на стол и ждет нас.

— Я даже не рассмотрел ее как следует. Показалась мне испанской аристократкой. — Кубанов засмеялся и подмигнул Оленичу: — Не удивлюсь, если и у нее окажется гордость выше красной черты. Ошибаюсь?

Гордей Михайлович громко засмеялся:

— Пожалуй, не ошибаетесь. Может, не испанская сеньора, но чертики в ее норове неистовствуют.

Андрей сказал:

— Позову ее.