"Татьяна Толстова. Песнь молчаливых камней." - читать интересную книгу автора

привязанного за руки к перекладине. Под градом ударов, наносимых железными
палками, его тело превращается в окровавленный кусок мяса с переломанными
костями. Из разбитых губ вылетает стон, от которого у меня сжимается все
внутри. Но хуже всего, что дикая боль рвет и мое тело. Сходя с ума от
невыносимых страданий, я перестаю понимать, кто из нас двоих кричит, чье
тело увечат. Острые вспышки боли туманят наши рассудки, но стоящие рядом
маги не позволяют сознанию отключиться, не дают возможность окунуться в
спасительное забытье.
И я, и этот несчастный, мечтаем только об одном - скорее бы все
закончилось и нам дали спокойно умереть. Пронизывающая, жгучая боль, резкий
запах паленого мяса - и мышцы сводит в агонии. Хриплый стон вырывается из
растерзанного горла.
Его? Или все же моего? В этом кошмаре сложно разобрать, где, чьи
эмоции. Скорее бы убили, сил больше нет терпеть пытки...
Вот чьи-то безжалостные руки рывком наклоняют вперед голову
несчастного, и тупая шершавая сталь входит в тело, разрывая плоть и ломая
позвонки. Боль огненной стрелой проходит вдоль позвоночника... моего...
От такого сна не то, что проснешься в холодном поту, вскочишь с кровати
с диким криком. Теперь точно не могу уснуть, потому что знаю, чем
заканчивается ночной кошмар. Придется терпеливо ждать, когда боль полностью
исчезнет. Пробовала заглушать ее таблетками, но никакого эффекта. До тех
пор, пока боль в теле сама по себе не пройдет, даже не стоит пытаться
что-либо предпринимать. Буду сидеть на подоконнике, и смотреть, как
просыпается город.
Вы когда-нибудь это видели? Светает. Темные дома с черными глазницами
окон, сливающиеся с гранями ночи, становятся слегка размытыми, серыми. То
тут, то там загораются огни. Улицы постепенно оживают, просыпаются. Солнце
медленно поднимается из-за горизонта, заливая светом пространство. Я люблю
наблюдать за этим превращением, оно дарит неосознанную надежду на новую
жизнь.
Чужая боль тысячами игл-воспоминаний пробежалась по позвоночнику. Что
эти сволочи творят с тем несчастным парнем, а? Рука невольно сжалась в
кулак.
В коридоре послышались мелкие, шаркающие шаги. Приглушенное
покашливание, переходящее в гортанные хрипы, раздалось возле моей двери.
Звуки, напоминающие гудок паровоза, заставили вздрогнуть - это моя соседка
по квартире сморкается в край засаленного халата.
- Фу... Опять эта детдомовская наркоманка дымит. Весь дом провоняла,
гнида, - прошипела за дверью баба Нюша.
Детдомовка... Как жутко звучит это слово в шесть лет. Детдомовка... Как
больно хлещет оно в двенадцать. Детдомовка... Как рвет сердце в
восемнадцать. Да, я детдомовка! И говорю это гордо в двадцать два. Я прошла
через все круги ада и выстояла. Самостоятельно! Одна! Без чьей-либо помощи.
Эта обшарпанная комнатушка в коммуналке - все, что смогло дать мне
государство, об остальном я позаботилась сама. Не сломалась и выстояла.
Теперь вот живу в маленькой двухкомнатной квартире хрущевской пятиэтажки на
пару со старой и вечно всем недовольной бабой Нюшей. Ее собственные дети
редко тут появляются, потому что не имеют ни малейшего желания общаться с
матерью. А если и забегают на пять минут, то с одной целью - узнать, померла
старушка, или еще коптит небо. За комнатой охотятся.