"Александр Титов. Никиша (Повесть) " - читать интересную книгу автора

холодно и очень заметно вокруг.
А события тем временем происходили так: в тот же день, как ему сбежать,
к вечеру на дне оврага, в бурном весеннем потоке участковый нашел труп
мужика с грызенным зверями лицом. Утопленник был одет в телогрейку, валенки,
шапку унесло водой, шумевшей как горная речка.
Грепа (в протоколе имя и отчество ее записали полностью - Агриппина
Ивановна) сказала, что "вроде бы похожий", когда труп на подводе
привезли в деревню, заголосила, как и положено, на всю улицу.
Начальство признало данный случай несчастным. Похоронили Никишу почти
как героя, даже из винтовок стрельнули над могилой - честь солдату,
погибшему от стихий.
День-другой сидел он в своем погребе, догрызал сухари, с грустью дышал
кислым запахом. Зажимал ладонями уши, боясь малейшего звука.
На третий день, когда все стало забываться, Никиша объявился посеред
ночи в доме "вдовы". Грепа, ахнув, перекрестилась, приняв его за покойника.
Затем успокоилась, отняла ладонь от полной груди, произнесла со вздохом:
"Расстреляють нас обоих..." Дрожа всем телом, подвинулась на постели,
освобождая нагретое место, взглянула на него блестящими в темноте глазами:
"Ложися!.." Взгляд этих глаз был жадный, желающий, но будто чужой,
непривычно обволакивал его всего, в коленках усталых дрожь появилась. Лег,
обнял ее коченеющей рукой, однако от пережитого волнения никакой "любови" у
него, как он сам позже рассказывал, не "случилося". От страха в "энтом
причинном месте" у него "усе отхердыкнуло", пояснял он с какой-то
презрительной гордостью спустя десятилетия, будто в его внезапной импотенции
тоже был заключен некий военный смысл.
На шутки мужиков отвечал так: "Вы, дураки, на бабу лезетя, тужитеся как
зря, хпаетя туды и сами в ничаво превращаетеся, тупыми апосля становитеся,
сухими в мозгах. Я же никаких делов с бабой иметь от страха войны не мог,
зато сидел в полной великой отдельности и много думал. Я столько всего
надумал, что посеред своей коптилочной темноты к особенным мыслям пришел. У
мине видения были сладше любой девки..."
Спускал ради наглядности штаны, показывал шрам на костлявой синей
ляжке - упал по пьянке в молодости на борону. Тогда, наверное, и затронулась
главная любовная жилка, проходящяя не через теплое, простое тело, но через
хотящее воображение развратного мозга.
Постоянный военный ужас придавил "усякую прочую желанию".
"Застегнися... - хмыкали мужики. - Противно на тебя такого смотреть...
Мысли у него какие-то..."
"Я толкую вам, дураки, что не мысли меня одолевали, а наважденья,
которые обнимають и покоряють!.."

ПЕЙЗАЖИ ПОГРЕБА

Если зажечь самодельную коптилку, заправленную керосином, то посреди
тесного погреба, на маленьком столе, сколоченном из гнилых досок, можно
увидеть глиняную миску, оловянную кружку, чайник... Потайная печь сложена
так, что пламени сверху не видно. В углу, возле кадушки с огурцами, ворох
дров. Однако никто из местных жителей, а тем более из приезжих дачников не
торопится заглянуть в этот уникальный "музей".
В погребе липкая сырость. И всегда как-то ознобисто. По ночам вылезал