"Василий Тихов (Константин Э.Шумов). Смерть Федюни" - читать интересную книгу автора

преград перед ледяным прикосновением. А от него не помогали ни начертанные
мелом на окнах и дверях косые кресты, ни иголки, натыканные кверху жалом по
всей одежде, ни наспех прочитанные молитвы. Намеченное всем миром не
должно, не может не помочь, иначе грош цена людским страданиям и мукам,
принятым ради живших когда-то и живущих сейчас. Одна надежда осталась у
нас, Господи! На одного уповаем и в одного веруем! Помоги ему развязать
стянутые жестокой рукой путы и облегчить страдания! Пусть сбудется всё
задуманное и определённое! Пусть!
Вот и она, пугавшая людей и скотину, та, которую обходил ветер и
миновала громовая стрела, опалив только вершинку. Федюня аккуратно уложил
на землю заступ, примерился, поплевал по старой привычке на руки и отколол
первую щепку, ещё раз удивившись отменно сработанному топору. Тот ходил
легко и весело, стосковавшись в безвременьи по работе. И опять удовольствие
от труда отодвинуло от Федюни сегодняшний страшный день куда-то далеко, на
самый краешек стариковского сознания. В радостном забытье представил он
себя за привычным делом, которым славился на всю округу. Среди охотников и
рыбаков престижным считалось выходить на промысел в Федюниной
лодке-осиновке, которые ладил он всю жизнь, вызнав секреты ремесла от
недолго жившего отца. Вот и сейчас намечал он последующие этапы нелёгкого и
небыстрого дела, посетовав, что и яма ещё не готова, не налажены
толстенькие короткие чурки для медленного огня, на котором должен
выпариваться долблёный ствол. Силился вспомнить Федюня, куда подевались
бурав и другие мелочи, пригодные для рождения лодки - юркой, но валкой на
ходу, с разведёнными низенькими бортами. И до боли захотелось ему вновь
очутиться на носу собственной осиновки, сжимая внимательную и чуткую
острогу. И чтобы свет обливал со смолистого факела прозрачную до дна воду,
чтобы мелькали ленивые тени в светлом пятне на тёмной ночной реке. Он любил
лучить рыбу, и поэтому единственное развлечение на Святках, которое
выспорил Федюня себе ещё в молодости, был весёлый, как казалось, обряд. На
носу украшенной вениками и ленточками лодки полыхал факел, а Федюня, как
горделивый бог воды и влаги, властитель рыб и донных жителей, стоял со
своей острогой рядом и бил воображаемую рыбу. Смешно шевелились уши
запряженной в лодку кобылы, скребло по смёрзшимся катышкам снега днище, а
кругом скалились пьяные лица. Считалось, что река, которую к тому же по
весне одаривали монетами и хлебушком, воздаст за это богатым рыбным
припасом.
Очень любил он последнюю агонию засыпающей рыбы, собственную бьющую
силу, впивающую в холодное упругое тело зазубрины остроги. Но к чему это?
Не поднимется боле рука, чтобы разбить водную гладь, не метнётся в
последнем усилии могучий хвост. И никогда уж больше не запахнет в доме
особым запахом уходящей из увядающего тела речной влаги. Да и не лодка
нужна ему сейчас, а простой незатейливый кол из осины, заточенный резким
лезвием топора и приготовленный тем самым к страшному последнему делу.
Федюня остановился, отёр рукавом пот и задумался. Ему опять вспомнился
платочек с каймой и будильник, отмеряющий последние отрезки времени. Их
оставалось совсем немного, самая малость, чтобы успеть. И он заспешил,
выбрав не самый лучший сук с трепещущими ещё листками. Те быстро опали под
осторожными прикосновениями лезвия и замерли наконец на серой земле.
Закрасневшаяся обнажённая древесина была даже на вид прохладной и остро
пахла. Старик тюкнул ещё несколько раз и отбросил за ненадобностью топор.