"Людвиг Тик. Гейнрих фон Офтердинген" - читать интересную книгу автора

деле спасения души, то позвольте нам быть другого мнения. Но мы полагаем,
что это нисколько не умаляет заслуживающих всякой похвалы достоинств святого
мужа; он только слишком погружен в мысли о небесном, чтобы понимать еще
кроме того и земные дела.
- Но мне кажется, - возразил Гейнрих, - что это высшее знание помогает
беспристрастно управлять человеческими делами. Такая детская
непосредственная простота может вернее провести через лабиринт человеческих
дел, чем разум, ограниченный, вводимый в заблуждение корыстными
побуждениями, ослепленный неисчерпаемым числом новых случайностей и
запутанных обстоятельств. Не знаю, прав ли я, но я вижу два пути, ведущие к
пониманию истории человека. Один путь, трудный и необозримо-далекий, с
бесчисленными изгибами - путь опыта; другой, совершаемый как бы одним
прыжком - путь внутреннего созерцания. Тот, кто идет по первому пути, должен
выводить одно из другого, делая длинные подсчеты, а кто идет по другому -
постигает непосредственно сущность каждого события, каждого явления,
созерцает его во всех его живых разнообразных соотношениях и может легко
сравнить его со всеми другими, как фигуры, начертанные на доске. Простите,
если я говорю точно из детских снов; только вера в вашу доброту и
воспоминание об учителе, указавшем мне издалека на второй путь, как на свой
собственный, придает смелость моим речам.
- Мы охотно сознаемся, - сказали добродушные купцы, - что не можем
следить за ходом ваших мыслей: все же нам приятно, что вы с такой теплотой
вспоминаете о вашем прекрасном учителе и так хорошо, по-видимому, усвоили
его учение. Нам представляется, что у вас есть предрасположение к тому,
чтобы сделаться поэтом. Вы так свободно говорите о явлениях вашей душевной
жизни и у вас нет недостатка в изысканных выражениях и подходящих
сравнениях. Вы также склонны к чудесному, а это стихия поэтов.
- Не знаю, - сказал Гейнрих, - как это случилось; я уже часто слышал
про поэтов и певцов, но никогда ни одного не видал. Я даже не могу составить
себе ясного представления об их удивительном искусстве, а все же у меня есть
страстное желание узнать что-нибудь о нем. Мне кажется, я бы тогда яснее
понял многое, о чем теперь лишь смутно догадываюсь. О стихах мне часто
говорили, но я никогда не видел ни одного стихотворения, и мой учитель
никогда не имел случая изучить поэзию. Все, что он мне об этом говорил, было
для меня не ясно. Но он всегда утверждал, что поэзия благородное искусство,
которому я бы весь отдался, если бы когда-нибудь постиг его. В старые
времена, по его словам, оно было гораздо более распространено и всякий
кое-что знал о нем, причем больше один от другого. Мой учитель говорил
также, что поэзия была сестрой других исчезнувших ныне дивных искусств, что
поэты отмечены высокой милостью неба и потому, вдохновляемые невидимой
близостью божества, могут в чарующих звуках возвещать на земле небесную
мудрость.
Купцы сказали на это: - Мы, правда, никогда не интересовались тайнами
поэтов, но все же слушали с удовольствием их песни. Быть может, верно, что
нужно особое расположение светил для того, чтобы родился на свет поэт, ибо,
действительно, искусство это чрезвычайно своеобразное. Все другие искусства
очень отличны от поэзии и все они гораздо более понятны. То, что созидают
живописцы и музыканты, виднее; их искусству можно научиться при условии
прилежания и терпения. Звуки заключены уже в струнах, и нужна только беглая
рука, чтобы приводить их в движение и извлекать из них звуки в красивом