"Людвиг Тик. Гейнрих фон Офтердинген" - читать интересную книгу автора

прелесть. Природа кажется там более человечной и более понятной; смутные
воспоминания, при прозрачности настоящего, отражают картины мира в резких
очертаниях; таким образом получается впечатление двойного мира, который
теряет тем самым тяжесть и навязанность и становится волшебной поэмой наших
чувств. Как знать, не сказывается ли в этом непонятное вмешательство
прежнего, незримого теперь населения; быть может, это и тянет людей, в
определенное время их пробуждения, из новых мест на старую родину их
племени, с таким разрушительным нетерпением побуждая их отдавать кровь и
достояние за владение этими землями.
После краткой паузы она продолжала: - Не верьте тому, что вам
рассказывали о жестокости моего народа. Нигде с пленными не обходятся более
великодушно, и ваши странники, являвшиеся в Иерусалим, встречали там
гостеприимный прием; но они не всегда были достойны этого. Большинство из
них были негодные, злые люди, которые оскверняли свои паломничества
злодеяниями и, правда, претерпевали за это справедливое возмездие. Как
спокойно могли бы христиане навещать Гроб Господень, не затевая страшной
ненужной войны, которая всех озлобила, принесла бесконечно много горя и
навсегда отделила Восток от Европы. Что в имени владельца? Наши властители
свято чтили гроб вашего святого, которого и мы признаем божественным
пророком; как прекрасно мог бы его священный гроб стать колыбелью
счастливого единения, основой вечных благодетельных союзов!
Среди беседы настал вечер. Спускалась ночь, и месяц показался над
влажным лесом в умиротворяющем сиянии. Они стали медленно подниматься к
замку; Гейнрих глубоко задумался, его воинственное воодушевление совершенно
исчезло. Он видел странное смятение в мире; месяц явил ему лик утешающего
созерцателя; он вознес его над неровностями земной поверхности, такими
ничтожными, если смотреть на них с высоты, хотя бы они и казались дикими и
неприступными путнику. Зулейма тихо шла рядом с ним и вела девочку. Гейнрих
нес лютню. Он старался оживить у своей спутницы падающую надежду на то, что
она снова когда-нибудь вернется на родину; он чувствовал мощное влечение
стать ее спасителем, хотя и не знал, как бы он мог это сделать. Казалось,
что какая-то особая сила была в его простых словах; Зулейма почувствовала
необычайное успокоение и трогательно благодарила его за ласковые слова.
Рыцари все еще сидели с кубками в руках, а мать Гейнриха погружена была в
беседу о домашнем обиходе. Гейнриху не хотелось вернуться в шумную залу. Он
был утомлен и вскоре направился с матерью в отведенный им спальный покой. Он
рассказал ей, прежде чем лег спать, обо всем, что с ним произошло, и вскоре
заснул, погружаясь в приятные видения. Купцы тоже рано удалились на покой и
рано встали на следующее утро. Рыцари еще спали глубоким сном, когда они
уехали; но хозяйка нежно попрощалась с ними. Зулейма мало спала; внутренняя
радость не давала ей уснуть. Она присутствовала при отъезде путников, кротко
и старательно прислуживая им. Когда они прощались, она со слезами принесла
свою лютню Гейнриху и трогательно попросила его взять ее с собой на память о
Зулейме.
- Это лютня моего брата, - сказала она: - он мне подарил ее на
прощанье. Она - единственное достояние, которое я спасла. Вчера она,
кажется, вам понравилась, а вы оставляете мне бесценный подарок: сладостную
надежду. Примите же этот ничтожный знак моей признательности, и пусть эта
лютня будет залогом вашей памяти о бедной Зулейме. Мы, наверное, снова
увидимся, тогда, быть может, я буду более счастливой.