"Джим Томпсон. Сейчас и на земле" - читать интересную книгу автора

Я сказал, что, конечно, так и сделаю, и она опять чмокнула мне руку и
тут же упорхнула на ту сторону улицы.
Джо девять. Она у меня старшенькая.


Глава 2

Я чертовски устал. И еще всего ломало. Простуженные зимой легкие
давали себя знать; в них все хлюпало, будто патокой залили, да еще этот
хренов геморрой. Войдя в дом, я заорал, но никто не подал голоса; я решил,
что мать, должно быть, слиняла. Зашел в ванную, умылся. Что-то надо было
делать с треклятыми шишками. Я снова помылся. Что мертвому припарки.
Потрогал, еще разок помылся. Тут до меня дошло, что я уже раз шесть мылся,
и я плюнул.
В холодильнике были только кубики льда. Хоть шаром покати - кубики
льда, и все; еще какой-то квелый пучок сельдерея, грейпфруты и кусочек
масла. И на том спасибо. Мать всегда мучается с этими формочками для льда,
а потом так и бросает. Роберта никогда их не зальет. Вытащит, весь лед
вывалит и засунет обратно без воды. Только мы с Джо и заливаем их водой и
кладем на место. Если б не мы, у нас сроду льда не было б. Тьфу ты. Бог
знает, что это на меня нашло. Несу черт-те что. Провались совсем этот лед.
Пока я ковырялся там, пил, чертыхался, раздумывал о том о сем,
появилась из спальни мать. Как спала, так и притопала босая. У нее были
варикозные вены на ногах. Сколько себя помню, они всегда были. Хотя вру. Не
всегда. С ногами, конечно, у нее всегда было не в порядке, но до того, как
мне стукнуло девять, такого не было. Я хорошо помню, как это случилось.
Это было примерно через неделю после рождения моей младшей сестры
Фрэнки. Папа ошивался где-то в Техасе, бился над нефтяной скважиной. Мы
ютились в лачужке в самой глубине Западной Мейн-стрит в Оклахома-Сити. Это
был, я вам скажу, тот еще райончик, да и сейчас небось не многим лучше.
Маргарет, моя старшая сестренка, и я - мы жили по соседям, да и матери было
не шибко что есть. Хватало только на то, чтобы кое-как кормить Фрэнки. Но
та никак не хотела есть то, что давали бесплатно, матери кормить было
нечем, а в доме оставалось пятьдесят центов.
Вот мы и пошли с Маргарет в аптеку за солодовым напитком, а когда
домой возвращались, за нами погналась шпана из соседних кварталов, и
Маргарет выронила бутылку. Она вся была плотно завернута в такую грубую
оберточную бумагу, мы и не знали, что кокнули ее, пока мать не развернула
бумагу. Нет, она нас не бранила и не колотила - чтоб колотить
по-настоящему - такого, насколько помню, у нас никогда не водилось, -
просто села так среди подушек, и что-то у нее с лицом сделалось ужасное. А
потом закрыла совсем тоненькой от голода рукой глаза, плечи у нее
затряслись, и она заплакала навзрыд. Должно быть, в ту ночь в окошко
подсматривал художник, потому что и годы спустя у меня эта картина так и
стоит перед глазами: плачущая женщина в рваном халатике, спутанные черные
пряди волос и тоненькая рука скрывают лицо, но ничто - о Боже праведный, -
ничто не может скрыть, а только сильнее обнажает невыразимое страдание и
безнадежную боль. Имя им - Отчаяние.
Но художнику стоило посмотреть, что было дальше. У нас были старые
газеты, мы расстелили их на кровати и вывалили туда солод. А потом Мардж, я