"Варткес Тевекелян. Гранит не плавится" - читать интересную книгу автора

наоборот, в такие дни бывал оживленным, веселым. В ожидании прихода гостей
сам накрывал на стол, расставлял рюмки, ставил водку. Гости почти не пили.
Слесарь, дядя Саша, приносил с собой баян, но ничего не играл на нем.
Когда я немного подрос, отец, улучив минуту, по секрету от мамы шептал:
- Поищи-ка своего дружка Костю и вдвоем покараульте на улице, пока у
нас гости... Если кого заметите - ну там городового или просто незнакомого
человека, - дайте знать! - И он с таинственным видом прикладывал палец к
губам.
Я рос крепким, здоровым, жизнерадостным пареньком. Любил семью, любил
свой дом.
В нашем доме, выстроенном отцом из необожженного кирпича, побеленном
известью, было две комнаты, кухня, передняя, - он ничем не отличался от
других домов железнодорожного поселка на окраине Ростова-на-Дону, где жили
машинисты, путевые обходчики, стрелочники, весовщики и рабочие мастерских.
Большая комната с низким потолком называлась столовой. В ней в углу, за
ситцевой ширмой, стояли моя кровать и маленький столик, где я готовил уроки.
Посреди комнаты стол, покрытый скатертью, над ним керосиновая
лампа-"молния". У стен несколько стульев, диван, над которым громко тикали
часы-ходики с тяжелыми гирями на цепочках. Возле дверей, ведущих в спальню
родителей, красовалось единственное во всем поселке пианино - самая большая
ценность в нашем доме. В спальне стояли никелированная кровать, кушетка,
комод, круглый столик с зеркалом. На окнах белые, подкрахмаленные занавески.
Между окнами этажерка с книгами.
Отравляли мне жизнь зубрежка французских глаголов и бесконечное
повторение одних и тех же гамм. Мне это до того надоело, что временами
хотелось удрать из дома. Но мама была неумолима и ни на шаг не отступала от
составленного ею расписания: один час - французский язык, два часа - музыка,
еще час - родная речь и математика. И только тогда мне разрешалось идти
гулять. Потом мама надумала говорить со мной по-французски. На мои вопросы
по-русски она не отвечала, и я был вынужден с грехом пополам подбирать
французские слова, чтобы попросить ее о чем-нибудь. Если мне удавалось
построить удачное предложение, мама приходила в восторг:
- У тебя, мой мальчик, ярко выраженные способности к языкам и
абсолютный слух! Ты должен серьезно работать над собой!
Были ли у меня способности к языкам и абсолютный слух или это только
казалось любящей матери - не знаю. Могу сказать одно: языки давались мне
легко, а музыку я очень любил и без труда подбирал песенки, услышанные на
улице. Но мама запрещала мне играть по слуху.
Мамина строгость проявлялась и в другом: она не разрешала мне дружить с
поселковыми ребятами, даже когда я начал ходить в школу. "Чему ты у них
научишься?" - спрашивала она каждый раз, когда разговор касался этой темы.
Учительница, она совершенно не понимала, что ее сын не может расти в
одиночестве - без друзей, без товарищей.
А товарищи у меня были. Особенно я дружил с Костей по прозвищу
"Волчок".
Оборванный, взлохмаченный, драчун и задира, он учился со мной в одном
классе. Потом бросил школу и без дела слонялся по поселку. Был он сиротой,
жил у тетки. В школе я с ним не дружил, - наша дружба завязалась позже и при
довольно забавных обстоятельствах.
Однажды вечером я сидел дома один. Отец уехал в очередной рейс, мама