"Абрам Терц. Голос из хора" - читать интересную книгу автора

с Бессарабией и наблюдал еще не написанных, но уже готовых цыган. Так
Лермонтов застыл на века перед панорамой Кавказа.

...Был и нету тебя. Ты только форма. Содержание - не ты, не твое.
Запомни, ты только форма!

Они не живут - они экзистируют.
(Заключенные в лагере)

- Смотри: луна в окне - как живая!

Если жизнь пуста и скудна, одежда сера, то на этом бескрасочном фоне
лицу предоставлено право повышенной изобразительности. Ему отводится место -
восполнить недостающие звенья и ответствовать за человека. И вот лицо
становится откровенно утрированным. Почему у городских, у приличных в
общем-то лиц появляется невнятность? Контуры затерты, стушеваны
неопределен-ным жирком - при наличии характера, костюма и положения. Но в
старости или в тюрьме, там, где ничего не оставлено, страдание прорезало
лица, и они высунуты на зрителя: нос торчит, как копье, и глаза мечут бисер,
и рот оскален, за неимением стандартной улыбки, в нескрываемой жадности -
быть. Лицо несет честь последнего представительства.

Старик читает справочник по элементарной математике. Сынок прислал
соседу. Ничего не понимает. Какие-то синусы-косинусы. Все равно читает. От
корки до корки: сынок прислал!
(Это - к душе вещей. Если бы ты сюда кому-нибудь прислала задачник по
геометрии, я, наверное, не утерпел бы и тоже взял - посмотреть.
Соприкосновение с лицом важнее содержимого книги.)

- В нашей теплой компании каждый остался жив чисто случайно и помнил
потом об этом и рассказывал об этом всю жизнь.

- Кто жрет, а кто спит - у каждого своя способность.

- Нас было шесть камер - убийц.

- Если спросит Господь, что самое худшее-лучшее было в жизни. Худшее -
выберу четыре эпизода. А лучшее - скажу: анаша.

- Вот это нас и губит, что мы думаем, что уйдем.
(О преступлениях)

- Время двигалось к оправке.
(Эпос)

- Воны смеюцця с руського чоловека!

- У меня организм атрофирован.

- Съешьте конфету, чтобы сладко было во рту.