"Наталия Терентьева. Лошадь на крыше " - читать интересную книгу автора

пойдете?
В ее платье и в моих шортах вместе идти по пустынным улицам было еще
хуже, чем поодиночке. Мы стали смотреть в сторону "Щукинской", откуда минут
через пятнадцать должен был прийти трамвай. Сейчас оттуда с ночной скоростью
мчались одни серебристые иномарки. Я по привычке искала номер с семерками и
двойкой.
- А может, все-таки вместе пойдем? - спросила девушка и посмотрела на
меня, трогательно наморщив свой изящный носик.
С похожей интонацией разговаривала одна моя любимая героиня из
американской пьесы, которую я играла пять лет подряд.
"Мамочка, - говорила она, - я хочу увидеть сегодня во сне своего
избранника". - "Какого?" - устало спрашивала мать, будто не зная, какого. -
"Только одного, - честно отвечала я. - Того, у которого было чистое
сердце". - "Откуда ты это знаешь?" - спрашивала мать. - "Он сам сказал", -
отвечала я...
Мамочку играла моя подружка Нинка Волгина, красивая рыжеволосая
актриса, которая была старше меня лишь на восемь лет. Мне всегда казалось,
что ей немного обидно играть мою мать, а главное, я подозревала, что она
прекрасно знает, о ком я говорю и о чем плачу на сцене. И поэтому наш
разговор с ней про чистое сердце моего избранника всегда имел какой-то
особый смысл для нас обеих.
Девушке я этого всего не стала пересказывать. Зато рассказала, как
недавно ко мне ночью привязались в пустом вагоне метро два очень неприятных
человека, говорящих по-русски без падежей - "Убери свой рука от мой
голова!", но отлично владеющих русским матом. Историю свою я рассказывала
уже раз в пятнадцатый, очевидно, потому, что никак не могла ее пережить. И
случилось это в тот день, когда Комаров наконец все понял: про себя, свою
жизнь и про нас с ним. Мне он ничего не сказал. Просто пригласил к себе в
гости, получил на прощание массу удовольствия и попросил меня уехать домой,
предоставив ему возможность разбираться с собственными чувствами в тепле и
тишине пустой квартиры. Я могла бы помешать ему, повлиять на объективность
решения.
Я шла пешком до метро, почему-то все надеясь, что Комаров меня вернет.
Испугается за меня хотя бы... Мне самой было совершенно не страшно идти по
улице. Хотя была уже поздняя ночь. Страшно - до удушья, до звона в голове -
стало мне лишь в замкнутом пространстве вагона. Два темных лица с застывшими
глазами и нечистой, рябоватой кожей, удушающий запах резкого одеколона,
табака и еще чего-то приторного и тошнотворного... Люди эти не понимали
слов. Они просто пытались схватить меня за все возможные выпуклости на теле
и яростно сопели.
На первой же остановке я выскочила из вагона и, увидев в конце перрона
плотную фигуру в темно-серой униформе, бросилась туда. Люди с ужасными
лицами увязались за мной.
На милиционера, за спиной у которого я пыталась спрятаться, им было
наплевать, они несильно пихали его в бронежилет, а милиционер отступал,
повторяя: "Ну ты, ну ты..." И получалось, будто он сам пытался спрятаться за
мной. Я судорожно соображала, в каком же месте у него должно быть хоть
какое-то оружие. Возможно, он боялся, что прыткие гости столицы просто
отберут у него оружие и тут же им и воспользуются? Нам обоим пришлось бы
плохо, если бы в этот момент не подошел следующий поезд и непонятно откуда