"Александр Михайлович Терехов. Дурачок ("Огонек" N 47, 1989)" - читать интересную книгу автора

цвета милицейских рубашек больше, чем зелени травы, мне не хватает силы
быть добрым.
Но мне не хватает счастья быть жестоким.
Директор дома-интерната для престарелых:
- Если мы есть, значит, общество гниет.
Ему трудней всего летом. Летом в интернат очередь. Сразу не берут. Надо
ждать, пока места освободятся. Они действительно освободятся, как
осень-почти свободно.
А сейчас к директору приходят солидные люди и требуют: мою или
моего-без очереди! Почему? Ведь я...
Кто?
Кто мы - хорошие, капризные, чудесные, светлые, крохотные, лопоухие, с
пузырями на колготках и зеленкой на сбитых пятках, бегущие навстречу
спасительным и всесильным маминым рукам, кто мы-несущие своих матерей на
носилках умирать, несущие из своей памяти, от себя, из себя. И себя.
Ида Соломоновна Коган, дорогой, прекрасный, милый и великий вы человек!
Ей - 87, она с трудом садится в кровати.
Ида Соломоновна - руки с почерневшими жилами, сухие, горькие птичьи
руки.
Голубые глаза - как надречный лед.
Отца убили жандармы, брата сослали за печатание "Искры". Работала по
культмассовой части в Варшавском военном госпитале в Москве - И,
понимаете, товарищ Саша, ее все звали "комиссар". А она тогда говорила: "Я
не комиссар, я - Коган". Когда в палатах играли на еду: кусок хлеба или
сала,- она тогда говорила так: "Товарищи, вы знаете что, на продукты не
играйте. Вам скоро выздоравливать - пойдете на фронт защищать Советскую
власть, а ему надо поправляться. Может, ему мать последнее прислала. А то
придется бросать карты в печку-буржуйку".
И - Бетховен.
Раз в месяц профессора Московской консерватории играли для раненых
Бетховена. На концерты приносили даже лежачих. Профессора получали за
концерт стакан кофе и два куска черного хлеба. Тишина была жуткая. На
концерт пришла Крупская. Она поразилась тишине. Она сказала: я обязательно
расскажу Владимиру Ильичу. Это был самый счастливый день. Кроме Бетховена,
был драмтеатр. Была комедия "Мнимый больной". Коган играла самого
больного, лежала на кровати. На настоящей кровати, на больничном матрасе.
Было смешно. Потом матрас оказался из сыпнотифозного отделения.
Она болела четыре месяца. Очнулась, когда кто-то сказал над головой:
"Ну что? В морг?" На двух костылях и в платке умершей соседки приковыляла
в свой госпиталь.
Комиссар увидел ее и заплакал: "Ведь ты умерла".
Двадцать три года работала в Институте марксизма-ленинизма. Напечатала
для картотеки миллион карточек на двадцати языках. В 1955 году пошла на
пенсию. С 1960 года-одна.
Она жила на сорок пять рублей в месяц. У нее была одежда умерших
сестер. С невероятной жадностью она читала, ходила в музеи, не пропускала
ни одной выставки, покупала билеты в театр за сорок пять копеек на
ступеньки бельэтажа.
"Я очень скромно жила",- вырвалось у неё. И только она знает, как можно
так жить. Я - не знаю. И ни слова жалости, ни слова страданий...