"Владимир Тендряков. Охота" - читать интересную книгу автора

хвалит этот человек?
- Национализм не проявление родословных симпатий, молодой человек, а
политика. И не забывайте, что Гитлер совсем не походил на классического
арийца - белокурую бестию. Выкресты были наиболее злобными антисемитами.
Почему бы грузину не стать великоросским шовинистом, когда это выгодно.
- Чем ему выгодно? Чем?!
- Твоя нация превыше всего, твой терпеливый народ - руководящий, ты
принадлежишь к этому народу, значит, и ты высок, наделен правом руководить
другими, даже если не имеешь на это ни ума, ни таланта. Доступная арифметика
и многообещающая.
- Она выгодна Сталину?
- Она выгодна недоумкам, у которых нет ничего за душой. Она выгодна
всем обиженным и обойденным, озлобленным неудачникам. Неудачники, молодой
человек, великая сила. Им терять нечего, они готовы на любой риск, чтоб
вырвать себе благополучие. Какой политик отказывался от силы?.. - Незнакомец
сделал паузу и с улыбочкой добавил: - Тем более, что лозунг времен революции
"Бей буржуев! Грабь награбленное!" сейчас стал не безопасен. "Бей жидов,
спасай Россию" - надежней.
Я поднялся. Передо мной сидел тощий человек с костлявым лицом и
немощными руками.
Шли мимо нас равнодушные прохожие.
Он сидел и бледненько улыбался. С этой невнятной улыбочкой он оплевал
сейчас все - мою родину, ее великого руководителя, революционные лозунги, за
которые воевал и погиб мой отец. Я прошел сквозь жестокие испытания. Я
видел, как во время коллективизации выселяли мужицкие семьи - баб, детишек,
стариков. Видел, как в пристанционном березнячке умирали от голода такие
высланные, я помню, как по ночам исчезали соседи по дому... Видел и страдал,
и недоумевал, но я выдержал, не треснул - верен родине, верен отцовским
лозунгам! А этот тип рассчитывает - расколоть меня словом!
Бледненько улыбался пожилой человек на скамейке. Шли мимо прохожие.
- Уходи! - сказал я ему.
Я боялся, что он не послушается, не двинется с места, будет глядеть и
улыбаться своей бледной, презрительной улыбочкой. И тогда мне придется его
бить. Его, старого, жалкого, с шеей, похожей на петушиную лапу. Я возвышался
над ним во всем величии своих двадцати пяти лет, чувствуя тяжесть
разведенных плеч, налитость опущенных рук. Эх, если б не так стар и тощ был
противник моего отечества!
- Ты слышишь?.. Проваливай!
Он понял и покорно встал, долговязый, в обвисшем пальто, под твердым
козырьком зыбкий блеск упрятанных глаз. Он отвернулся, шагнул и остановился,
задрал твердый козырек к фонарю.
- С кем?.. Кто?.. Кто живой?.. Пустыня! - сквозь стиснутые зубы
скулящим стоном.
Я стоял праведным монументом.
Он толкнул себя с места, сутуля узкую спину, волоча ноги, двинулся
прочь.
Шли прохожие.
Жив ли ты? Судьба отомстила мне за тебя, незнакомец. Время заставило
меня поумнеть. Теперь я сам пытаюсь сказать то, о чем, мне кажется, другие
не догадываются. Пытаюсь... И часто - ох, как часто! - меня не понимают даже