"Владимир Тендряков. Охота" - читать интересную книгу автора

прохожий, который рассуждал с нами о классовой ненависти. Я обрадовался:
худо быть одному в населенном бульваре, где целуются парочки.
- Вы не помните меня?
Он не спеша с достоинством повернул в мою сторону свой угловатый нос
под твердым, агрессивно выпирающим козырьком, сказал:
- Так ли уж важно - помню ли я, помните вы. Вам хочется услышать
человеческий голос, мне - тоже. Поговорим.
- Хороший вечер, господин непомнящий.
- Вам хочется что-то спросить меня. Не стесняйтесь.
И я спросил:
- Скажите, чем отличается интернационализм от космополитизма?
Он ответил почти любезно:
- Должно быть, тем же, чем голова от башки.
- Почему же тогда космополитизм осуждается?
- Действительно - почему? Белинский называл себя космополитом, и
Маркс... Люди, пользующиеся у нас уважением.
- Ну, а сионисты, эта организация... Они не выдуманы, они на самом деле
есть?
- Если были немецкие националисты, если есть русские, то почему бы не
быть еврейским?
- Как-то вы всех в одну кучу.
- Несхожи?
- Нет.
- Комнатная болонка тоже не похожа на дога, но суть-то у них одна
собачья.
- Одна суть у немецких фашистов и у сионистов?
- И у наших русопятов тоже. Не выгораживайте. Все одной собачьей
породы, только возможности разные. Если б сионисты были столь же крупны и
зубасты, как германские нацисты, наверняка стали бы так же опасны для мира.
- Мы крупны... Мы, наверное, и зубасты... - произнес я, чувствуя, как
подымается во мне враждебность к этому бесцеремонному человеку.
- То-то и оно, - не моргнув глазом, согласился незнакомец. - Известный
ученый Лоренц как-то сказал: "Я счастлив, что принадлежу к нации, слишком
маленькой для того, чтобы совершать большие глупости". Он был голландцем, ну
а мы с вами - русские. Нас двести миллионов.
- Вы стыдитесь, что вы русский? - спросил я.
Он сидел, распрямившись, тощий, со взведенными хрупкими плечиками,
узкое лицо, скривленный нос, остро врезающийся в густую тень под козырьком,
надежно укрытые глаза.
- Нет, - сказал он наконец. - Но боюсь... Боюсь, как бы не пришлось
стыдиться. - Помолчал, ощупывая меня из мрака настороженным под козырьком
взглядом, добавил: - Молодой человек, разве вы не видите, что на это есть
основания.

Почуяв в доме беду, заплакала в соседней комнате Дашенька. Дина
Лазаревна оставила Юлия Марковича одного.
В кухне, как всегда по вечерам, сидели Клавдия с Раисой друг против
друга за чайником, за початым батоном.
Тихо...
Стряслось непонятное. Сорок семь лет прожил на свете Юлий Маркович,