"Владимир Тендряков. Люди или нелюди" - читать интересную книгу автора

упало к земле лицо, одеревенело бледное и щекастое - Вилли! Двое солдат
заламывали ему руки - один незнаком, второй - пузырящаяся каска лежит прямо
на широких плечах. Якушин...
Толпа развалилась, давая проход, но упруго колыхалась, готовая вот-вот
сомкнуться, обрушиться на заломанную жертву.
Дядя Паша, пророк-судия в окопном полушубке, уже успокоившийся, без
оскала, степенный, важный, сознавая свою высокую ответственность, сдерживал
накаленную толпу:
- Тих-ха! Тиха! Не лезь! Не больно-то... Что толку - сомнете. Живым его
надо...
И простоволосый парень в расхристанной шинели приплясывал в проходе,
сучил ногами, отступая шажок за шажком перед жертвой, захлебывался:
- Братцы! Только не все! Только раньше времени не смейте...
Вежливенько, братцы, вежливенько!..
И толпа сжималась, напирала, но натужно сдерживалась. Из нее вылетали
лишь советы, трезвые и беспощадные:
- Башку ему подымите, пусть посмотрит!
- Верно! Пусть знает - что за что!
- Проникайся, гад!
Якушин с добровольцем-помощником вытолкнули Вилли к колодцу на наледь.
Он разогнулся, зеленый, как лед, с раскрытым ртом, помятый, стал дико
оглядываться, явно не замечая ледяных колоколов.
А парень-активист в расхристанной шинели тыкал шапкой в ледяные
колокола и восторженно, почти умиленно взахлеб:
- Ты, милый, сюда смотри, сю-юда-а!
Вилли глядел на напиравших людей, на обросшие, искаженные ненавистью
солдатские лица. У Вилли была крупная голова и узкие, нескладные плечи под
суконным мешковатым мундиром.
- Хватя! Раздевай! - приказал сурово дядя Паша.
И парень в расхристанной шинели деловито насадил на голову шапку,
уцепился за мундир Вилли, и тут-то толпа ринулась, десятки рук вцепились в
одежду. Вилли закричал, не по-детски, даже не по-человечьи - сипло каркающе,
с захлебом.
Я уже не видел Вилли - закрыли, слышал только его рвущийся крик и
озабоченные голоса:
- Ишь, сучье вымя, дергается.
- Держи, держи, я стяну...
- На колени ставьте!
И торжествующий возглас парня:
- Брат-цы! Воду!..
Заскрипел, стал нагибаться колодезный журавель, а я, вцепившись обеими
руками в автомат, попятился, натыкаясь спиной на суетящихся людей.
Нет, я не сорвал автомат с шеи, не остановил, я даже не крикнул. Люди
перестали быть людьми, я их боялся.
Что мой голос для них? И что мой автомат? Здесь был вооружен каждый. Я
трусливо пятился.
Склонялся и выметывался колодезный журавель. Давился в крике Вилли.

5