"Владимир Тендряков. Люди или нелюди" - читать интересную книгу автора

гусеницами земле тянется нечистый дымок, угарно пахнущий горелым мясом,
паленой шерстью. Брошенная гаубица глядит тупым рылом в невнятную просинь
ясного зимнего неба и похожа на сидящую гигантскую собаку, только что не
воет. И под ногами немецкие противогазы в жестянках, каски, игрушечно
красивые ручные гранаты, как крашеные пасхальные яйца.
Хутор? Нет. След от него. Таких снесенных с земли селений осталось
много за нашей спиной. Мы даже не успевали поинтересоваться, как они
называются.
Печные трубы сбиты снарядами, а колодезный журавель остался - косо
торчит, сиротливо смотрится. Под ним плотно сбитая, плечом к плечу, куча
солдат - шинели, овчинные полушубки, белые маскхалаты, торчащие винтовки,
покачивается тяжелый ствол противотанкового ружья, - а вокруг суетня,
сбегаются любопытные, втискиваются в толпу, другие выползают, сердито крутят
шапками, жестикулируют, и все краснолицы. Что-то там случилось, что-то
особое, солдаты возбуждены, а уж их-то в наступлении трудно чем-либо
удивить.
Я тоже, как и все, спешу к общей куче, придерживая на груди автомат.
Навстречу бежит солдатик, путается валенками в полах шинели, лицо
вареное, бабье, тонко по-старушечьи причитает:
- Люди добрые! Да что же это?.. Изверги! Семя проклятущее!..
Второй солдат, низкий, кряжистый, эдакая глыба, упрятанная в полушубок,
вываливается из толпы, с минуту одурело стоит, с бычьей бодливостью склонив
каску, с усилием разгибается, на темной заросшей физиономии белые, невидящие
глаза.
- Якушин! - узнаю я его. - Что тут?
Он, глядя слепым выбеленным взглядом мимо меня, выдавливает тяжелое
ругательство:
- В бога, мать их! Миловался! Ну, теперя обласкаю!..
И, качнувшись, идет с напором, широкие плечи угрожающе опущены, каской
вперед.
Спины с тощими вещмешками, в каждой напряженная сутулость. А за этими
спинами мечется, как осатаневшая лиса в капкане, надрывно слезливый, с
горловыми руладами голос:
- Брат-тцы! Любуйтесь!.. Брат-цы-ы! Это не зверье даже! Это!.. Это!..
Слов нету, брат-цы!..
Я плечом раздвигаю спины, протискиваюсь вперед, толкаюсь, цепляюсь
автоматом, но никто не замечает этого, не огрызается.
Обледенелый сруб колодца, грузная обледенелая бадья в воздухе,
обледенелая с наплывами земля. На толстой наледи - два странных ледяных
бугра, похожих на мутно-зеленые, безобразно искривленные, расползшиеся
церковные колокола, намертво спаянные с землей, выросшие из нее. В первую
минуту я ничего не понимаю, только чувствую, как от живота ползет вверх
страх, сковывает грудь.
- Брат-цы-ы! Мы их в плен берем! Чтоб живы остались, чтоб хлеб наш
ели!..
Я не могу оторвать взгляда от ледяных колоколов, лишь краем глаза
улавливаю ораторствующего парня без шапки, с развороченной на груди шинелью.
И вдруг... Внизу, там, где колокол расползается непомерно вширь, кто-то
пешней или штыком выбил широкую лунку, в ее сахарной боковинке что-то
впаяно, похоже на очищенную вареную картофелину... Пятка! Голая смерзшаяся