"Виктор Петрович Тельпугов. Все по местам! " - читать интересную книгу автора

Москве на платформы, как под бомбами добирались сюда, как здесь почти каждую
ночь над заводом воют фугаски.
- Сегодня тихо пока, но он свое дело знает. Завтра двойную дозу вкатит.
Мы его изучили уже. В бараки и в те попасть норовит.
Чайник так и не закипел, вернее, у них не хватило терпения его ждать.
Когда где-то в глубине его чрева раздались первые, еле уловимые звуки от
движения воздушных пузырьков. Каганов разлил содержимое чайника в две
алюминиевые кружки, бросил в каждую из них по крупинке сахарина, и чаепитие
началось.
- Алюминий тем хорош, - сказал Слободкин, - что и не очень горячий чай
в нем кажется кипятком. Потому солдат алюминий ценит больше золота.
- Драгоценный металл, - согласился Каганов. - А дюраль - его родной
брат.
И он снова заговорил об автопилотах, о том, как наладили тут их
производство.
- Почти как в Москве! Даже цех ширпотреба имеется, и продукция - первый
сорт.
Оказалось, что кружки, из которых они пили сейчас, изготовлены из
отходов производства на самом заводе, что миски и ложки в столовой - того же
происхождения.
Слободкин начинал проникаться все большим уважением к людям, с которыми
довелось познакомиться за два первых дня. Голодные, полураздетые,
неустроенные, они, если вдуматься, совершают подвиг. Он много читал об этом
в газетах, слышал по радио, но по-настоящему величие их труда почувствовал
здесь - вчера и сегодня. Ему вдруг представилось, как миллионы людей
проводят ночи в заиндевелых стенах, обжигают губы об алюминий, как делят
последнюю щепотку махорки и сахарина, а утром полураздетые идут по снегу к
своим станкам. И так вся Россия, вся страна...
- О чем вы? - спросил Каганов приумолкшего гостя.
- Да о многом. О том, что увидел у вас тут за эти дни.
Он рассказал Каганову, как довелось ему вчера мерить сугроб вслед за
человеком в сандалиях. Каганов вздохнул:
- Тут много всякого. Еще и не того насмотритесь. Самое главное, что
народ не скис. Я на днях тоже догнал по дороге к станции одного такого в
сандалиях. В самых обыкновенных - с дырочками. Идет себе, бормочет что-то.
Рехнулся, думаю. "Эй, - кричу, - постой!" Оборачивается - щеки к скулам
прилипли, глаза ввалились, но из глубины смотрят, представьте, спокойно,
будто все в полнейшем порядке. "Не замерз?" - спрашиваю.
" Местами ", - говорит. "А ноги?" - "И ноги местами. Снег вон какой
крупный сегодня, да и много его, снега-то, весь в мои сандалики не
всыплется!.."
Каганов помолчал, подержал руку над почти совсем потемневшей проволокой
плитки, потом сказал:
- Если в газете про такого написать, скажут - брехня. Пропаганда и
агитация, скажут. Согласны?
- Если так рассказать, как вы сейчас - поверят. Я бы на вашем месте
обязательно написал - прямо в "Правду". Пусть все прочитают!
- "Правда" - это далеко и высоко. У нас тут многотиражка выйти
грозилась. Листовку откатали уже. Пишите, говорят, про героев тыла.
- Вот вы про сандалии и дайте им. Все прочтут. Знаете, как это можно