"Надежда Тэффи. 224 Избранные страницы" - читать интересную книгу автора

помирал. Никто не жаловался, что помирал.
Сам серый, брови рыжие. Рыжие и шевелятся. Любил рассказывать о своей
жизни. Понимаю, что жизнь его являет образец поступков осмысленных и
правильных. Рассказывая, он поучает и одновременно выказывает недоверие к
вашей сообразительности и восприимчивости.
- Фамилия наша Вурюгин. Не Ворюгин, как многие позволяют себе шутить, а
именно Вурюгин, от совершенно неизвестного корня. Жили мы в Таганроге. Так
жили, что ни один француз даже в воображении не может иметь такой жизни.
Шесть лошадей, две коровы. Огород, угодья. Лавку отец держал. Чего? Да все
было. Хочешь кирпичу - получай кирпичу. Хочешь постного масла - изволь
масла. Хочешь бараний тулуп - получай тулуп. Даже готовое платье было. Да
какое! Не то что здесь - год поносил, все залоснится. У нас такие материалы
были, какие здесь и во сне не снились. Крепкие, с ворсом. И фасоны ловкие,
широкие, любой артист наденет - не прогадает. Модные. Здесь у них насчет
моды, надо сказать, слабовато. Выставили летом сапоги коричневой кожи.
Ах-ах! во всех магазинах, ах-ах, последняя мода. Ну, я хожу, смотрю, да
только головой качаю. Я такие точно сапоги двадцать лет тому назад в
Таганроге носил. Вон когда. Двадцать лет тому назад, а к ним сюда мода
только сейчас докатилась. Модники, нечего сказать.
А дамы как одеваются! Разве у нас носили такие лепешки на голове? Да у
нас бы с такой лепешкой прямо постыдились бы на люди выйти. У нас модно
одевались, шикарно. А здесь о моде понятия не имеют.
Скучно у них. Ужасно скучно. Метро да синема. Стали бы у нас в
Таганроге так по метро мотаться? Несколько сот тысяч ежедневно по парижским
метро проезжает. И вы станете меня уверять, что все они по делу ездят? Ну,
это, знаете, как говорится, ври, да не завирайся. Триста тысяч человек в
день, и все по делу! Где же эти их дела-то? В чем они себя показывают? В
торговле? В торговле, извините меня, застой. В работах тоже, извините меня,
застой. Так где же, спрашивается, дела, по которым триста тысяч человек день
и ночь, вылупя глаза, по метро носятся? Удивляюсь, благоговею, но не верю.
На чужбине, конечно, тяжело и многого не понимаешь. Особливо человеку
одинокому. Днем, конечно, работаешь, а по вечерам прямо дичаешь. Иногда
подойдешь вечером к умывальнику, посмотришь на себя в зеркальце и сам себе
скажешь:
"Вурюгин, Вурюгин! Ты ли это богатырь и красавец? Ты ли это торговый
дом? И ты ли это шесть лошадей, и ты ли это две коровы? Одинокая твоя жизнь,
и усох ты, как цветок без корня".
И вот должен я вам сказать, что решил я как-то влюбиться. Как
говорится - решено и подписано. И жила у нас на лестнице в нашем отеле
"Трезор" молоденькая барынька, очень милая и даже, между нами говоря,
хорошенькая. Вдова. И мальчик у нее был пятилетний, славненький. Очень
славненький был мальчик.
Дамочка ничего себе, немножко зарабатывала шитьем, так что не очень
жаловалась. А то знаете - наши беженки - пригласишь ее чайку попить, а она
тебе, как худой бухгалтер, все только считает да пересчитывает: "Ах, там не
заплатили пятьдесят, а тут недоплатили шестьдесят, а комната двести в месяц,
а на метро три франка в день". Считают да вычитают - тоска берет. С дамой
интересно, чтобы она про тебя что-нибудь красивое говорила, а не про свои
счеты. Ну, а эта дамочка была особенная. Все что-то напевает, хотя при этом
не легкомысленная, а, как говорится, с запросами, с подходом к жизни.