"Надежда Тэффи. 224 Избранные страницы" - читать интересную книгу автора

языках малопонятные носовые слова, пошевеливая бедрами. Даже заведомо
русские артисты, перекрестившись за кулисами, пели на "бис" по-французски и
по-английски.
Танцевальные номера, позволявшие артистам не обнаруживать своей
национальности, исполнялись дамами с самыми сверхъестественными именами:
Такуза Иука, Рутуф Яй-яй, Экама Юя.
Были среди них смуглые, почти черные, экзотические женщины с длинными
зелеными глазами. Были и розово-золотые блондинки, и огненно-рыжие, с
коричневой кожей. Почти все они, вплоть до мулаток, были, конечно, русские.
С нашими талантами даже этого нетрудно достигнуть. "Сестра наша бедность" и
не тому научит.
Обстановка ресторана была шикарная. Именно это слово определяло ее
лучше всего. Не роскошная, не пышная, не изысканная, а именно шикарная.
Цветные абажурчики, фонтанчики, вделанные в стены зеленые аквариумы с
золотыми рыбками, ковры, потолок, расписанный непонятными штуками, среди
которых угадывались то выпученный глаз, то задранная нога, то ананас, то
кусок носа с прилипшим к нему моноклем, то рачий хвост. Сидящим за столиками
казалось, что все это валится им на голову, но, кажется, именно в этом и
состояло задание художника.
Прислуга была вежливая, не говорила запоздавшим гостям:
- Обождите. Чего же переть, когда местов нету. Здесь не трамвай.
Ресторан посещался столько же иностранцами, сколько русскими. И часто
видно было, как какой-нибудь француз или англичанин, уже, видимо, побывавший
в этом заведении, приводил с собой друзей и с выражением лица фокусника,
глотающего горящую паклю, опрокидывал в рот первую рюмку водки и, выпучив
глаза, затыкал ее в горле пирожком. Приятели смотрели на него, как на
отважного чудака, и, недоверчиво улыбаясь, нюхали свои рюмки.
Французы любят заказывать пирожки. Их почему-то веселит это слово,
которое они выговаривают с ударением на "о". Это очень странно и
необъяснимо. Во всех русских словах французы делают ударение, по свойству
своего языка, на последнем слоге. Во всех - кроме слова "пирожки".
За столиком сидели Вава фон Мерзен, Муся Ривен и Гогося Ливенский.
Гогося был из высшего круга, хотя и дальней периферии; поэтому, несмотря на
свои шестьдесят пять лет, продолжал отзываться на кличку Гогося.
Вава фон Мерзен, тоже давно выросшая в пожилую Варвару, в мелкозавитых
сухих букольках табачного цвета, так основательно прокуренных, что если их
срезать и мелко порубить, то можно было бы набить ими трубку какого-нибудь
невзыскательного шкипера дальнего плавания.
Муся Ривен была молоденькая, только что в первый раз разведенная
деточка, грустная, сентиментальная и нежная, что не мешало ей хлопать водку
рюмка за рюмкой, безрезультатно и незаметно ни для нее, ни для других.
Гогося был очаровательным собеседником. Он знал всех и обо всех говорил
громко и много, изредка, в рискованных местах своей речи, переходя по
русской привычке на французский язык, отчасти для того, чтобы "слуги не
поняли", отчасти потому, что французское неприличие пикантно, а русское
оскорбляет слух.
Гогося знал, в каком ресторане, что именно надо заказывать, здоровался
за руку со всеми метрдотелями, знал, как зовут повара, и помнил, что, где и
когда съел.
Удачным номерам программы громко аплодировал и кричал барским баском: