"Олег Тaрутин. Потомок Мансуровых" - читать интересную книгу автора

запоминай. .. Сколько уж раз встречались мы в твоих снах, сколько уж раз
пытался ты совершить невозможное, отчего ж еще раз не попробовать? Нет,
все-таки судьба - рельсы. И не шагнешь с них в сторону, и не свернешь. И
голову не положишь на эти рельсы. Несчетны варианты каждого деяния, а
предрешен толь-' ко один, вот ведь как... Кстати, завтра, ровно в семь
вечера, тут на Каплина, у одиннадцатого дома вылетит на тротуар машина и
собьет прохожего. Право, лучше бы насмерть.
Да, да: у одиннадцатого дома, в семь. Ах, какое у тебя сейчас лицо!
Вот проснешься, запомнив совершенно не то, что нужно запомнить, неправильно
запомнишь, непростительно неправильно... Как всегда, как при всех прошлых
пробуждениях. А вот кое-что повеселее: в булочной, на
Октябрьской,-лотерейный билет № 03744, серии 161. "Жигули". Купил бы
билетик, а? Ну ладно, ладно, хватит с тебя. Исчезаю, гасну, ухожу из сна...
Ох и плохо же тебе сейчас, правда?"
.. .Уже у самой кромки, у самой поверхности трясины сна, услышал я и
запомнил интонации этого голоса, услышал свой стон и почувствовал боль в
сцепленных зубах, сквозь которые этот стон выцеживался.
- Да проснитесь же, проснитесь!
Теперь я был уже на поверхности. Я открыл глаза. Надо мною стояла
старушка, глядя на меня с испугом и участием.
- Что же это с вами, Кирюша? Вы, кажется, не на шутку заболеваете? Я
из кухни услышала, что вы стонете! Может быть, врача?
Я сел на диване. Записать, записать, запомнить! Сейчас же. Да умолкни
ты!
Сон, словно льдинка на горячей ладони, стремительно стаивал со всех
сторон. Вот только середина уцелела, вот уже...
- .. .А доктор Васильчикова - прекрасный специалист, - звучал в это
время ненавистный мне сейчас голос старушки.
- Двадцать пять копеек! - яростно крикнул я в лицо соседке. - Старик
под машиной!
"Не запомнишь..."
На миг, на неуловимую долю секунды, увиделось; озарилось все и
погасло, и только яркая точка в памяти, как на экране погасшего телевизора.
Льдинки на ладони больше не было. Я глянул на ладонь с недоумением, поднес
ее ко лбу, отер пот.
- Ирина Кондратьевна, - спросил я старушку, - что я сейчас сказал?
- Не сказали, а крикнули. И очень грубо крикнули, - надменно и
обиженно ответила она, вскинув подбородок и прищурившись.
- Ирина Кондратьевна,-протянул я к ней руку, - вы меня простите,
пожалуйста. Худо мне что-то в самом деле, да еще такая дрянь привиделась. .
. Не сердитесь, а?
Ее лицо мгновенно подобрело.
- Крикнули вы, Кирюша, что-то про старика и про копейки. Ну
да-двадцать пять копеек.
И все-таки я вспомнил! Вспомнил и запишу! Сразу же, как только она
уйдет. Как же сейчас мне ясно все: и про смерть мою, и про старика, и про
Мансурова... Каждое слово, каждый штрих этого сна. Даже интонации
говорившего: тускло-металлические, неживые.
Так мог бы говорить металл, обросший шерстью. Как там было сказано?
"Не старайся, ибо запомнишь нечто совсем иное..." Нe может того быть!