"Константин Тарасов. Следственный эксперимент " - читать интересную книгу автора

ремонтном заводе, он известный рационализатор, передовик труда". И в журнале
в графе "Место жительства" указано: Гродно, улица Торгово-Набережная, дом
шестьдесят пять, а в графе "Место работы" - ремонтный завод.
- Невероятно! - восклицает Локтев. - Такой человек и костел.
- Вот именно, - безрадостно соглашаюсь я. - Антиподы.
Плюс и минус, думаю я, по внешним статьям. Что же их притянуло? Какое
общее дело? Тот сюда приехал, а не этот туда, и сначала к Фадею Петровичу
пошел, а в костел вторым делом. Где же он ночь ночевал? Ну, это просто.
Итак, он сюда приехал.
У лодочника его видели в начале восьмого; выходит, в костел мог прежде
зайти или закрыт был костел. Когда же он приехал?
На столе администратора досадливо звонит телефон. Локтев снимает трубку,
лениво говорит: "Алло" - и неожиданно преображается: "Вас просят",
- Кто?
- Максимов.
- Слушаю, - говорю я и быстро прикидываю, что там могло произойти
экстренного.
- Иксанов? Это Максимов говорит. Товарищ майор, слышите меня?
Приезжайте. Жолтак повесился...

ДЕНЬ

На потертом половике лежит опрокинутая последним движением табуретка, а
над ней висит Жолтак. Смерть наступила давно, часа в два ночи, то есть через
три часа после беседы с Локтевым.
- Кто его обнаружил?
- Опять ксендз.
- Чего это он так покойников чует?
- Бог его знает! - говорит Максимов.
Зачем, думаю я, ему было вешаться? Дворник, рядовой дворник, а дворники
подобным образом с метлой не расстаются. Я обвожу взглядом комнату, надеясь
увидеть предсмертное письмо.
- Ничего не трогали?
- Мы - нет, - говорит Максимов, - но до нас здесь пол-улицы побывало.
Ну и что, думаю я, была бы записка, никто бы ее на память не забрал. Но
уход в лучший мир без прощального слова, без глотка водки уже как-то, не в
ладу с нашими обычаями. Покрепче его люди, думаю я, не удерживались
объяснить причины такого решения. Правда, вчера он хотел исповедаться, но в
десять часов чеснок ел с картошкой, это в последний-то раз! Потом к нему
пришел Локтев, и он чего-то темнил и дурака валял, однако для самоубийцы
слишком уж умеренно и благопристойно. А через три часа привязывает веревку к
крюку для подвесной лампы, становится на табурет, и набрасывает петлю на
шею. Этого не может быть, говорю я себе, потому что этого не может быть
никогда. Положим, думаю я, ему надоело подметать улицы, он возжелал вечного
покоя, но момент самоубийства с определенной точки зрения торжественный,
символичный, он исполнен важности и особого смысла - обычно люди стараются
одеться поприличнее, сделать распоряжения, высказать последнее желание,
пусть скромное, хотя бы о месте захоронения и тому подобное. А на Жолтаке
рабочий костюм, старые кирзовые сапоги, рыжие, протертые до дыр. Откуда
такое небрежение к смерти у человека, который днем постеснялся в костеле