"Дзюнъитиро Танидзаки. Похвала тени" - читать интересную книгу автора

всегда права. "Красота - это сила, уродство - слабость", - провозглашает
Танидзаки в "Татуировке". "Внутри мира находится абсолютная пустота. И если
в этой пустоте существует что-либо стоящее внимания, по крайней мере близкое
к истине, то это красота", - уверяет он в "Гётаро" и заключает: "Красота
чаще соединяется с бесцельным злом, чем с добром".
Но вот в чем разница. Писатели Эдо не задумывались, та ли красота нужна
человеку, и потому не могли называть ее "демонической". Она и не была для
них таковой, потому что была естественной, другой они не знали. Танидзаки же
поклонялся этой красоте нарочито, вопреки, бросая вызов. Одной стороной души
он принимал ее, другой - отталкивал. Он не мог уже просто наслаждаться
красотой, он волей-неволей думал, откуда она и зачем, соотносил с добром и
злом, с путем человеческим. Словом, красота стала объектом познания. Между
писателем и миром образовалась трещина.
О раннем Танидзаки с присущей ему проницательностью сказал Акутагава
Рюноскэ: "Танидзаки вел свой корабль по морю, где там и сям вспыхивали
светляки преступления и зла, с таким упорством и воодушевлением, словно
искал Эльдорадо. Этим Танидзаки напоминал нам Готье, на которого он сам
смотрел свысока. Болезненные тенденции в творчестве Готье несли на себе тот
же самый отпечаток конца столетия, что и у Бодлера, но в отличие от
последнего они были, так сказать, полны жизненных сил... в описании
чувственной красоты они (Готье и Танидзаки. - Т. Г.) проявили поистине
потрясающее красноречие, напоминавшее реку, несущую вдаль бесконечные волны.
(Думаю, когда недавно Хироцу Кадзуо, критикуя Танидзаки, высказал свое
сожаление по поводу чересчур здорового характера его творчества, он,
очевидно, имел в виду эту самую полную жизненных сил болезненную
тенденцию.)"
Можно не во всем соглашаться с Акутагавой, но он интуитивно
почувствовал здоровый дух в "болезненной" изощренности Танидзаки, тот самый
дух, который не позволил писателю оставаться в тупике эстетизма.
Танидзаки, видимо, относится к той категории людей, которые избавляются
от искушения, пройдя через него. Он не стал бы тем, кем стал, если бы не
переборол пристрастия к "демонической красоте", если бы не прошел через
него. Это относится и к его увлечению европейской литературой: он, может
быть, не постиг бы так глубоко собственную традицию, если бы на время не
изменил ей, по крайней мере узнал, с чем сравнивать.
Проблема отношения культур Востока и Запада насущна для японцев начала
века, когда они выбирали, каким путем идти. "Ведь дело в том, - говорит
Танидзаки в эссе "Похвала тени" (1934), - что европейская цивилизация
достигла современного уровня, развиваясь нормальным путем, в то время как
мы, столкнувшись с превосходной цивилизацией и приняв ее, вынуждены были
отклониться в сторону от того пути, каким шли несколько тысячелетий...
Правда, если бы мы так и остались предоставленными самим себе, возможно, что
в области культуры материальной мы ушли бы недалеко от того, что было лет
пятьсот тому назад... Но зато направление развития тогда было бы взято
отвечающим нашему национальному характеру. И, кто знает, быть может,
продолжая медленно идти своим путем, мы со временем дошли бы до открытия
собственных, незаимствованных, приспособленных к нашим нуждам орудий
цивилизации, заменяющих современные трамвай, аэроплан, радио и т. п.". В
"Похвале тени" писатель говорит не только о необходимости сочетать
сочетаемое и не сочетать несочетаемое, идет ли речь об убранстве дома или о