"Владимир Германович Тан-Богораз. Черный студент " - читать интересную книгу автора

устроенные с чисто американским удобством, я любил, отдёрнув занавеску,
смотреть из широкого, удобно поставленного окна на пробегающие мимо меня
поля и леса; но на каждой живой изгороди было выплетено кудрявыми
готическими буквами: "Перуна! покупайте Перуну!.." Та же самая надпись была
выписана на крышах одиноких домов и на дверях амбаров, белела гипсовыми
полосами на траве среди зелёного луга и краснела суриком на чёрном склоне
скалы над ручьём, бегущим внизу. Под конец и в мерцающей струе ручья мне
чудилась та же кабалистическая надпись: "Перуна! покупайте Перуну!"
Когда я просыпался утром и высовывал голову из-под занавески, первое,
что мне бросалось в глаза, были исполинские буквы на противоположной стене:
"Да! Мы продаём Перуну! Это здорово, полезно и дёшево! Покупайте Перуну!"...
А когда я покупал газету, две первые страницы были наполнены похвалами
"Перуне" в прозе и стихах и свидетельствами в её пользу от всех американских
и европейских великих людей, живых и мёртвых, начиная от Юлия Цезаря и
кончая адмиралом Дьюи. Хуже всего то, что я до сих пор не знаю, что такое
Перуна - напиток, печенье или мазь для волос.
Прислуга в вагонах и столовой состояла почти исключительно из негров.
Это профессия, которую американец охотно предоставляет кому угодно: негру,
китайцу или зелёному новичку из европейцев, который настолько наивен, что не
может отыскать себе другого источника к пропитанию. Коренной американец,
"рождённый в Америке", лучше пойдёт бродяжить, а его дочь и сестра выйдут
вечером на улицу, чем убирать чужие постели и подавать тарелки к столу.
Впрочем, белые американцы уверяют, что они и не годятся в лакеи и что негры
и китайцы гораздо исполнительнее. Действительно, наши негры летали взад и
вперёд с совершенно неподражаемой живостью. Их курчавые головы выделялись из
белоснежной ливреи, как будто высеченные из чёрного мрамора. Крупные
подвижные черты лица ни минуты не знали покоя. Южная экспансивность их
темперамента представляла яркий контраст с обычной сдержанностью
англо-саксов. Получив какое-нибудь отрывистое приказание, они непременно
повторяли его вслух, потом бросались вперёд сломя голову и, жуя губами,
очевидно, всё ещё повторяя те же слова. Мне захотелось завести разговор с
одним из этих оригинальных потомков африканской дикости, которых
англо-саксонская культура приспособила к себе в качестве домашних и полевых
рабов.
- Когда мы приедем в Сан-Франциско? - обратился я к одному из лакеев,
приземистому молодому человеку с толстыми оттопыренными губами и большими
желтоватыми белками глаз, постоянно вращающимися вокруг.
- В Фриско, сударь? - обрадовался он вопросу. - В полдень, сударь!..
Да, сударь, в полдень!.. - Он замотал головою и ещё раз повторил ответ. Он,
конечно, понимал, что я хочу завести с ним разговор и что мой вопрос не
имеет особого значения, ибо все американские вагоны и вокзалы усеяны
путеводителями-рекламами, и расписания всевозможных поездов назойливо лезут
в глаза со всех сторон.
- Виски и сода! - раздалось в это время с другого конца вагона, и мой
собеседник стремительно сорвался с места. Он успел только бросить мне на
ходу ещё раз:
- Да, сударь! В полдень, сударь!
Послеобеденное время, скучное для пассажиров, требует от прислуги самой
усиленной деятельности, и мой новый знакомец до поздней ночи никак не мог
улучить минуту, чтобы поговорить со мною. Но пробегая мимо, он каждый раз