"Андрей Таманцев (В.Левашов). Разборка (Пропавшие без вести)" - читать интересную книгу автора

Остаток срока он отбывал в Хакассии на лесоповале. Зэковские "малявы"
донесли до зоны весть, что он посадил ненавидимого всеми Копыто. Воры в
законе, державшие абаканские зоны, выразили ему уважение. Он мог не
работать, но выходил на делянку, как простой мужик. Работа - это был
единственный способ не опуститься. Но связь с авторитетами Мамаев
поддерживал, так как знал уже, чем займется, когда выйдет на волю. Тысячи
лагерей с бесплатной, бесправной и безотказной рабочей силой - это был
Клондайк, не занятая никем ниша. Сама судьба распорядилась так, чтобы ее
занял Мамаев.
И он эту нишу занял.

Сейчас Мамаев был в том счастливом для мужчины возрасте, когда давно
уже забылись юношеские комплексы от сознания своей неказистости,
второстепенности своего положения и среди блатных во дворе на Тишинке, и в
школе, где тон задавали дети завмагов и мидовских чиновников со Смоленской
площади, от унизительной бедности родителей, интеллигентов-шестидесятников.
Мать преподавала литературу в пединституте, отец был редактором в
Профиздате. Еще более унизительным было их высокомерное презрение к вещизму.
Отец иногда печатал в журнале "Советские профсоюзы" статьи с критикой
западного общества потребления, мать находила их совершенными по форме и
глубокими по содержанию.
Вещизм. Общество потребления. Господи Боже! На что люди тратили свои
мозги, свои жизни! Затурканное, зашоренное, несчастное поколение. Первым
большим ударом для них было твердое решение сына поступать не на филфак МГУ,
а в "Плехановку". Вторым потрясением стала его отсидка. Но главным, от чего
они так и не оправились, было неожиданно, как им казалось, свалившееся на
него богатство - его машины, офис его компании в старинном,
отреставрированном турками особняке на Варварке, его банк на Новом Арбате и
особенно квартиры, которые он менял с ужасавшей их легкостью. Полжизни
прожив в тишинской коммуналке и лишь годам к сорока получив на троих
двухкомнатную хрущобу в Кузьминках, они так и не смогли осознать, что
квартиры могут быть предметом купли-продажи, как самые обычные вещи.
Квартиры, которых ждали десятилетиями, получение ордера на которые делило
жизнь на "до" и "после"!
Они так и не поняли, что произошло со страной, с их сыном, с ними
самими. Жили, как мыши. Деньги, которые Мамаев навязывал им едва ли не
силой, мать откладывала на сбернижку на черный день, питались на жалкие
пенсии, донашивали старую одежду. Они и телевизор-то смотрели с испугом,
очень сострадали народу, а праздником для них были вечера бардовских песен.
Они долго были укором для Мамаева, пока он не понял, что не нужно мешать им
жить так, как они привыкли.
Умерли они так же нелепо, как жили: отравились рыбными консервами. Мать
купила их, соблазнившись дешевкой. Острая, режущая сердце жалость, которую
Мамаев испытал на похоронах, перемешивалась в нем с лютой, леденящей злобой.
Он поклялся: "Со мной у них этот номер не пройдет. Я не дам им этого
сделать!" Кому "им", он не знал. Им. Всем. Паханам.
Кому-то деньги давали иллюзию власти над другими людьми, кому-то тешили
самолюбие. Мамаев же расширял свой бизнес, как мудрый правитель расширяет
границы своих владений, оттесняя все дальше от столицы рубежи, с которых
может прийти угроза его свободе. А свобода, по несомненному для Мамаева,